Аркадий Стругацкий - Том 2. 1960-1962

— Растяпа,— сказал он.— Я забыл камни на столе у управляющего.

Бэла засмеялся.

— Ну, теперь вы их больше не увидите,— сказал он.— Кто–то станет хозяйчиком.

— Черт с ними,— сказал Юрковский.— А нервы у вас… э–э… Бэла, действительно… неважные.

Жилин захохотал.

— Как он его стулом!..

— А верно, гадкая рожа? — спросил Бэла.

— Нет, почему же,— сказал Жилин.— Очень культурный и обходительный человек.

Юрковский брюзгливо заметил:

— Вежливый наглец. А какие здесь помещения, товарищи, а? Какой дворец отгрохали, а смерть–планетчики живут в лифте! Нет, я этим займусь, я этого так не оставлю.

— Хотите обедать? — спросил Бэла.

— Нет, обедать пойдем на «Тахмасиб». Сейчас кончится вся эта канитель…

— Боже мой,— мечтательно сказал Бэла.— Посидеть за столом с нормальными хорошими людьми, не слышать ни о долларах, ни об акциях, ни о том, что все люди скоты… Владимир Сергеевич,— умоляюще сказал он,— прислали бы вы мне сюда хоть кого–нибудь.

— Потерпите еще немного, Бэла,— сказал Юрковский.— Эта лавочка скоро закроется.

— Кстати, об акциях,— сказал Жилин.— Вот, наверное, сейчас в радиорубке бедлам…

— Наверняка,— сказал Бэла.— Продают и покупают очередь к радисту. Глаза на лоб, морды в мыле… Ой, когда же я отсюда выберусь!..

— Ладно, ладно,— сказал Юрковский.— Давайте, я посмотрю все протоколы.

Бэла пошел к сейфу.

— Кстати, Бэла, получится здесь из кого–нибудь хоть более или менее порядочный управляющий?

Бэла копался в сейфе.

— Почему же,— сказал он.— Получится, конечно. Инженеры здесь — люди в общем неплохие. Хозяйчики.

В дверь постучали. Вошел угрюмый, облепленный пластырями Джошуа.

— Пойдемте, мистер инспектор,— сказал он хмуро. Юрковский, кряхтя, поднялся.

— Пойдемте,— сказал он.

Джошуа протянул ему открытую ладонь.

— Вы камни там забыли,— хмуро сказал он.— Я собрал. А то у нас тут народ разный.

10. «ТАХМАСИБ».

ГИГАНТСКАЯ ФЛЮКТУАЦИЯ

Был час обычных предобеденных занятий. Юра изнывал над «Курсом теории металлов». Взъерошенный, не выспавшийся Юрковский вяло перелистывал очередной отчет. Время от времени он сладострастно зевал, деликатно прикрывая рот ладонью. Быков сидел в своем кресле под торшером и дочитывал последние журналы. Был двадцать четвертый день пути, где–то между орбитой Юпитера и Сатурном.

«Изменение кристаллической решетки кадмиевого типа в зависимости от температуры в области малых температур определяется, как мы видели, соотношением…» — читал Юра. Он подумал: «Интересно, что случится, когда у Алексея Петровича кончатся последние журналы?» Он вспомнил рассказ Колдуэлла, как парень в жаркий полдень состругивал ножом маленькую палочку и как все ждали, что будет, когда палочка кончится. Он прыснул, и в тот же момент Юрковский резко повернулся к Быкову.

— Если бы ты знал, до чего мне все это надоело, Алексей,— сказал он,— до чего мне хочется размяться…

— Возьми у Жилина гантели,— посоветовал Быков.

— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю,— сказал Юрковский.

— Догадываюсь,— проворчал Быков.— Давно уже догадываюсь.

— И что ты по этому поводу… э–э… думаешь?

— Неугомонный старик,— сказал Быков и закрыл журнал.— Тебе уже не двадцать пять лет. Что ты все время лезешь на рожон?

Юра с удовольствием стал слушать.

— Почему… э–э… на рожон? — удивился Юрковский.— Это будет небольшой, абсолютно безопасный поиск…

— А может быть, хватит? — сказал Быков.— Сначала абсолютно безопасный поиск в пещеру к пиявкам, потом безопасный поиск к смерть–планетчикам — кстати, как твоя печень? — наконец совершенно фанфаронский налет на Бамбергу.

— Позволь, но это был мой долг,— сказал Юрковский.

— Твой долг был вызвать управляющего на «Тахмасиб», мы вот здесь сообща намылили бы ему шею, пригрозили бы сжечь шахту реактором, попросили бы рабочих выдать нам гангстеров и самогонщиков — и все обошлось бы безо всякой дурацкой стрельбы. Что у тебя за манера из всех вариантов выбирать наиболее опасный?

— Что значит — опасный? — сказал Юрковский.— Опасность — понятие субъективное. Тебе это представляется опасным, а мне — нисколько.

— Ну вот и хорошо,— сказал Быков.— Поиск в кольце Сатурна представляется мне опасным. И поэтому я не разрешу тебе этот поиск производить.

— Ну хорошо, хорошо,— сказал Юрковский.— Мы еще об этом поговорим.— Он раздраженно перевернул несколько листов отчета и снова повернулся к Быкову.— Иногда ты меня просто удивляешь, Алексей! — заявил он.— Если бы мне попался человек, который назвал бы тебя трусом, я бы размазал наглеца по стенам, но иногда я гляжу на тебя, и…— Он затряс головой и перевернул еще несколько страниц отчета.

— Есть храбрость дурацкая,— наставительно сказал Быков,— и есть храбрость разумная!

— Разумная храбрость — это катахреза[10]! «Спокойствие горного ручья, прохлада летнего солнца»,— как говорит Киплинг. Безумству храбрых поем мы песню!..

— Попели, и хватит,— сказал Быков.— В наше время надо работать, а не петь. Я не знаю, что такое катахреза, но разумная храбрость — это единственный вид храбрости, приемлемый в наше время. Безо всяких там этих… покойников. Кому нужен покойник Юрковский?

— Какой утилитаризм! — воскликнул Юрковский.— Я не хочу сказать, что прав только я! Но не забывай же, что существуют люди разных темпераментов. Вот мне, например, опасные ситуации просто доставляют удовольствие. Мне скучно жить просто так! И слава богу, я не один такой…

— Знаешь что, Володя,— сказал Быков.— В следующий раз возьми себе капитаном Баграта — если он к тому времени еще будет жив — и летай с ним хоть на Солнце. А я потакать твоим удовольствиям не намерен.

Оба сердито замолчали. Юра снова принялся читать: «Изменение кристаллической решетки кадмиевого типа в зависимости от температуры…» «Неужели Быков прав? — подумал он.— Вот скука–то, если он прав. Верно говорят, что самое разумное — самое скучное…»

Из рубки вышел Жилин с листком в руке. Он подошел к Быкову и сказал негромко:

— Вот, Алексей Петрович, это Михаил Антонович передает…

— Что это? — спросил Быков.

— Программа на киберштурман для рейса от Япета.

— Хорошо, оставь, я погляжу,— сказал Быков.

«Вот уже программа рейса от Япета,— подумал Юра.— Они полетят еще куда–то, а меня уже здесь не будет». Он грустно посмотрел на Жилина. Жилин был в той самой клетчатой рубахе с закатанными рукавами.

Юрковский неожиданно сказал: