Мэри Расселл - Птица малая

Выбравшись из второй могилы, Эмилио какое-то время сидел, сгорбившись, на земле, уронив голову на руки. Затем он зашевелился и рывком поднялся на ноги. К этому времени София несколько пришла в себя. Вдвоем они опустили останки Д. У. Ярбро и Энн Эдварде на ложе их вечного упокоения, и Сандос опять взял лопату.

Когда оба холмика были обложены камнями, эта короткая и бесконечная ночь завершилась, и они просто стояли, глядя на могилы, слишком измотанные, чтобы думать или говорить. Наклонившись, София выключила фонарь, чье оранжевое сияние растворилось в утреннем свете. А распрямившись, обнаружила, что смотрит прямо в глаза Эмилио Сандоса, и ужаснулась тому, что увидела.

Сколько они знакомы? – спросила себя София. Десять лет? И за все это время она ни разу не назвала его по имени… Она пыталась найти слова, которые скажут ему, что она сознает всю глубину и всю тяжесть этой утраты и разделяет его скорбь.

– Эмилио, – произнесла она в конце концов. – Я твоя сестра, и мы осиротели.

Он был, как ей думалось, слишком усталым, чтобы плакать, слишком потрясенным, но посмотрел на нее и кивнул, а затем позволил Софии приблизиться и коснуться его. И когда они наконец обнялись, она была замужней женщиной, беременной от его друга, а он – священником навсегда, опустошенным горем; и они цеплялись друг задруга – в немом, безысходном страдании.

Взяв Эмилио за руку, София повела его к реке вниз по откосу, прихватив чистую одежду. Они смыли с себя кровь, грязь, пот, потом оделись, и она привела Сандоса в свой хам-пийс, столь же безмолвную, как в первый день, когда они вступили в эту странную и прекрасную деревню. София приготовила завтрак; сперва Эмилио отказывался, но София настояла. «Это еврейский обычай, – сказала она. – Ты должен поесть. Жизнь продолжается». Проглотив первый кусок, он ощутил жуткий голод и прикончил все, что София перед ним поставила.

София понимала, что его нельзя оставлять одного; поэтому она уложила Эмилио в свою постель, на место Джимми, и слегка прибралась в квартире, прежде чем лечь рядом с ним. И вот тогда София впервые почувствовала, как шевельнулся ребенок. С минуту она лежала неподвижно, изумленная и погруженная в себя. Затем потянулась к Эмилио, взяла его руку и приложила к своему животу. Какое-то время длилась пауза, не нарушаемая даже дыханием, затем – вновь шевеление, первые движения плода. София хотела, чтобы он понял: жизнь продолжается. Новая жизнь возмещает потери.

– Я и не думала, что это жестоко, – в отчаянии говорила она следующей ночью Джимми, сжав маленькие кулачки. – Я хотела, чтобы он снова ощутил биение жизни.

Внезапно Эмилио сел и отвернулся. Она умоляла простить ее, пыталась объяснить. Но ее благой порыв причинил ему новые страдания. Встав позади него на колени, София сжимала его в объятьях, словно боясь, что его тело рассыплется на части. Он плакал долго. В конце концов Эмилио лег спиной к ней, спрятав лицо в ладонях. «Боже, – слышала она, как он шепчет раз за разом, – Боже».

София прижалась к нему, баюкая дрожащее тело, пока не почувствовала, что рыдания стихают, и не услышала, что его дыхание делается медленнее и ровнее. И вот так, обделенные и измученные, они заснули.

31

Неаполь: август 2060

От Эмилио отец Генерал и его коллеги услышали выхолощенную версию рассказа Софии, но у них имелся доклад Марка Робичокса об этой ночи и о последующих днях.

– Ва Кашани были добры к нам, – сказал им Сандос. – Когда они вернулись и обнаружили, что случилось, то приняли меры, чтобы никто не оставался один. Полагаю, отчасти это шло от желания утешить нас, но, по-моему, они были обеспокоены тем, что охотник Ва Хаптаа, убивший Энн и Д. У., все еще бродит поблизости, выискивая легкую добычу. Они боялись за своих детей, естественно, но также и за нас, поскольку мы явно не знали, как позаботиться о себе. И мы привлекли беду.

Его головные боли были тогда очень сильными – они накатывали волнами каждые несколько часов, сокрушая мысли и молитвы, выдавливая из рассудка даже горе. Руна предполагали, что болезнь вызвали душевные страдания, и беспокоились, что не могут найти способа их облегчить. Аскама ложилась в темноте рядом с Эмилио, ожидая, пока его отпустит, и приходя в себя, он обнаруживал, что девочка пытливо смотрит на него, выискивая признаки улучшения. К тому времени Аскама подросла и повзрослела. «Мило, – сказала она по-английски однажды утром, – ты больше не можешь быть радостным? Я очень боюсь, что ты умрешь». Это стало поворотным пунктом, спасательным леером, за который Эмилио смог ухватиться, и он возблагодарил Господа. Он не хотел ее пугать.

– Отец Робичокс докладывал, что в то время там появилось много малюток, – сказал Джон.

Изучая отчеты миссионеров, Джон подумал, что этот своеобразный бум рождаемости, возможно, обусловил некое чувство обновления. Разве не об этом писал Робичокс, изумляясь, «какую радость приносит новое дитя, какое это счастье, когда на плече лежит влажная головка младенца». В последнем отчете, отправленном Робичоксом через две недели после гибели Энн Эдвардс и Д. У. Ярбро, Марк сообщал, что Джордж Эдвардс буквально оживал, когда ему давали подержать младенца, – словно получал некий животворный импульс. И потом, Квинны тоже ожидали ребенка.

Но при словах Джона Эмилио едва заметно насторожился.

– Да. Родилось много малюток.

Он говорил очень спокойно, но взглядом уперся в Йоханнеса Фолькера.

– Это все огороды.

Сознавая, что по какой-то причине обращаются прямо к нему, Фолькер покачал головой:

– Извините. Не понимаю.

– Ошибка. Та самая, о которой вы хотели узнать. Фатальная ошибка.

Вспыхнув, Фолькер глянул на отца Генерала, оставшегося бесстрастным, затем снова посмотрел на Сандоса.

– Полагаю, я заслужил это. Сандос ждал.

– Я заслужил это, – повторил Фолькер, не делая оценок.

– На самом деле, у нас была вся информация, – сказал Эмилио. – Она вся была там. Мы просто не поняли. Полагаю, что, даже если бы нам сказали об этом прямо, мы все равно бы не поняли.

Они слушали, как тикают часы, и смотрели на него, не зная, продолжит он или уйдет. Затем Сандос вернулся к ним из дальнего далека – оттуда, где он был только что, – и заговорил.

Сначала они услышали пение. Воинственное и размеренное, с мощным ритмом. Вернее, его отголоски, принесенные издали ветром. Ва Кашани заволновались, собираясь вместе, и поднялись на равнину, чтобы видеть, как приближается патруль. Почему они не остались в квартирах? Почему не бежали? Они могли спрятать малышей, думал Эмилио позднее. С другой стороны, тогда они оставили бы след, по которому их нашел бы даже не самый умелый хищник. Какой в этом смысл? Поэтому они собрались в круг – младенцы, дети, отцы в центре – и ждали на равнине приближения патруля.