Василий Головачев - Настоящая фантастика – 2015 (сборник)

Стоя на коленях, корчась в кривом зеркале окружающего пространства, он поднял голову и подставил лицо под багровый дождь. Прежде чем кислота этой пылающей крови успела сжечь его зрачки, он увидел картину, оставшуюся в его памяти до самого конца. Тело Распятого, наполовину поглощенное небом, достигало немыслимой высоты и светилось, словно было сложено из тлеющих углей. Руки, прибитые к перекладине креста, казались сожженными крыльями Феникса, которые объяли – конец и начало – всю обреченную вселенную.

А еще Геннадий обнаружил, что он не единственный, кто взобрался на холм, но если им двигала неутолимая жажда разгадать последнюю тайну, то другие явились не за этим. Распятый обещал им жизнь вечную взамен жалких прозябаний, и они пришли за обещанным. И принесли с собой инструменты.

Все померкло. Ослепший Цветков завыл от бессилия. У него больше не было глаз. У него не было оружия, чтобы убить себя. У него не было даже копья, как у того центуриона. Поднявшись с колен, он сделался игрушкой ревущей багровой стихии. Его смело дыханием отчаяния и понесло в небытие. Последнее, что он услышал перед исчезновением, это издевательский голос господина Чичикова, который, забавляясь, произнес: «Хотел бы я взглянуть на ладони воскресшего Христа…»

Цветков проснулся, учащенно дыша, будто и впрямь взобрался на кровавый холм, а потом сорвался с него в пустоту. Он не сразу понял, где находится. Окутывавший его сумрак был спокойным и уютным – в отличие от багровой мглы схлынувшего кошмара. Даже слишком спокойным. Понадобилось несколько секунд, чтобы поверить: это не уловка с целью устроить еще более жестокую пытку. Если только уловкой не была вся так называемая реальная жизнь… Но эти мысли могли завести слишком далеко и оставить в лабиринте, из которого уже не выберешься. Цветков предпочел бросить их первым.

Итак, для начала: где он? Определенно не в своем гостиничном номере и не в бывшей ведомственной квартире. Откуда-то падал нарезанный квадратами свет… Может быть, он в камере? Нет, это все-таки квартира, но чужая. Чья? Той, что лежит рядом.

Оказывается, все объяснялось просто. И теперь казалось удивительным, что он так долго не мог включиться. Наверное, причиной был этот жуткий сон о бесконечном умирании Христа. И как-то сам собой снова всплыл вопрос о линиях жизни после воскрешения.

Цветков ни секунды не верил в то, что вопрос задавал кто-то извне, а не его подсознание. «Вот до чего доводит общение с хиромантами», – ядовито вставила машинка внутри, которая ни в коей мере к подсознанию не относилась. И ничего не возразишь – женщина по имени Регина, лежавшая рядом, была хиромантом. Еще одним на его голову.

Теперь он вспомнил все. Он сам выбрал ее наугад из списка. И отправился на прием, чтобы кое-что проверить. Как он и предполагал, имело место некоторое различие в интерпретациях, но по большому счету она подтвердила «диагноз», поставленный Чичиковым. А вот чего Цветков предположить не мог, это того, что печать смерти на его руке окажет специфическое воздействие на хироманта. Настолько специфическое, что спустя сорок минут он очутился в ее постели. На этот раз он не пытался отвертеться – мертвецу терять нечего.

Все происходившее на прохладных простынях как будто убеждало в том, что телесно он еще вполне. Не помешали девственная чистота памяти и длительное воздержание. Цветков ударно потрудился в постели и к полуночи был выжат досуха. Потом заснул сном праведника, и явился ему кошмар с кровавым дождем и Распятым на холме… Что он означал? Возможно, ничего, а возможно, таким образом давала знать о себе нечистая совесть. Сейчас, на рассвете, который серел сквозь зарешеченное окно, он чувствовал лишь телесную слабость и опустошенность. Так что те, кто решил навестить его, все рассчитали верно.

Он так и не узнал, как они проникли в квартиру. Услышав посторонний звук, Геннадий успел вскочить с кровати и понять, что бежать поздно, да и некуда. В следующую секунду в спальню ворвались трое в масках с прорезями для глаз. Они двигались предельно целесообразно. Один навалился на Регину, расплющив ее на матрасе; та спросонья взвизгнула, но напавший зажал ей рот. Двое занялись Цветковым, сопротивление которого закончилось, как только его пнули ботинком в обнаженный пах. По сравнению с этим два-три профилактических удара по другим частям тела казались легким массажем. Корчась от взрыва между ногами, он осознал, что ему заломили руки. За спиной щелкнули наручники. Чья-то лапа залепила лентой кровоточащий рот. Цветков едва не задохнулся, пока не сумел втянуть в себя воздух через заложенный нос.

По мере того как отступала боль, нарастали ярость и злоба, обращенные главным образом против себя. Каким же идиотом он оказался! Регина, которой тоже связали руки и заклеили рот, была вроде ни при чем, но он уже и в это не верил. Когда яичница в мошонке немного остыла, он задал себе вопрос: что дальше? Если эти мордовороты – люди Чичикова и явились, чтобы устранить досадное несоответствие, то он, Цветков, уже покойник, а следующий вопрос – какая им от этого выгода? – превращался для него в чистейшую абстракцию. Но, по крайней мере, была надежда, что он умрет быстро. Если же его выследили люди из «Лазаря», тогда еще придется помучиться.

Трое так и не представились (ха-ха). Они усадили Цветкова на пол, спиной к стене, после чего замерли в неподвижности и безмолвии, будто истуканы. Кого-то ждали. От этого становилось страшнее, как от любой хорошо продуманной прелюдии казни. Тишину нарушало только раздававшееся время от времени мычание Регины, перевернутой на живот. Ее неприкрытая нагота напомнила Геннадию, что и сам он совершенно гол. Следовало беспокоиться о своей жизни, но Цветкова накрыл глупейший стыд, и он ничего не мог с этим поделать. Он был беспомощен, беззащитен и жалок, как никогда. Вдобавок ему внезапно захотелось в сортир. Жжение в паху очень скоро сделалось невыносимым. Не слишком приятно валяться в луже собственной мочи, но Цветков не собирался преждевременно подыхать от разрыва мочевого пузыря. Перед Региной придется извиниться – потом, если они доживут до извинений.

Пока он мочился, боль в распухшем члене вытеснила прочие ощущения. Запах показался лишь незначительным довеском к уже имеющимся проблемам. Почуяв его, мордовороты только переглянулись. Лужа медленно растекалась; на краю ковровой дорожки появилось темное пятно. Цветков пытался вспомнить, как он реагировал, когда кто-нибудь из подопечных обделывался в его присутствии, а такое случалось. Ни с того ни с сего ему стало смешно.