Концерт Патриции Каас. Далеко от Москвы - Марк Михайлович Вевиоровский
– Моим?
– Да, моим. Я вам благодарна, что вы привели меня сюда. Я чувствую себя нужной им. Они уже провожают меня вечером и встречают утром. А старушки … самая старая – ей пятьдесят один год. Им так нужна музыка, нужны фильмы, нужны самые простые развлечения.
– Понятно. Третье?
– Третье … Это сложнее. Я католичка. Наша вера несколько отличается от вашей, пусть в деталях. Например, у вас нет чистилища, нет самого понятия чистилища с его очищающим огнем. Исповедь и покаяние … Хотя эти отличия в деталях и нужны только священнослужителям … Но мне иногда трудно удержаться, отойти от догматов своей веры.
– А что, вы беседуете со специалистами, которые могут вас уличить?
– Я об этом не думала. Вряд ли, они все неверующие … Но не нарушу ли я какие-то внутренние, глубинные основы их веры?
– Не нарушите. Вы их не делаете верующими, вы успокаиваете их души. Только не обещайте им рая, не надо. Ад у них уже был, и хорошо, если они этого не понимают.
– Вы меня успокоили, Анатолий Иванович. Хотя убедили не до конца. Мне не нужно крестится в православную веру? Я ведь теперь Утечкина.
– Человека можно крестить только один раз – пусть я не могу себя считать верующим, но я так думаю. А вот паспорт вам поменять еще раз стоит – стать Худобиной.
– Слушаюсь.
– И еще у меня есть для вас задание. Нужно будет поехать со мной на один объект и приглядеться там – может быть вы увидите там то, чего не вижу я.
– Я готова.
– Это не займет много времени. Я позвоню и заеду за вами.
С ЛЮБОВНИЦЕЙ ОРАТЫНЦЕВА
– Здравствуйте, Анатолий Иванович. Вы просили меня зайти к вам?
– Да, Валерия Осиповна. Проходите, садитесь.
Верещатская устроилась за столиком для посетителей. Сегодня она была одета в строгий костюм и внешне мало походила на ту неполностью одетую даму, которая пыталась установить со Свиридовым более тесный контакт.
– Тема нашего с вами разговора – Оратынцев. Я решил поговорить с вами, поскольку вы достаточно близко знаете и самого Леонтия Павловича, и его супругу Алину Яковлевну. Считайте, что о степени вашей близости я знаю столько же, сколько и вы сами.
Верещатская не выказала удивления и спокойно слушала Свиридова.
– Кроме ублажения приезжих начальников женским телом своих любовниц профессор оказался вовлеченным в незаконный вывоз отсюда золотых изделий и наркотиков. При передаче дела в суд ему грозит длительный срок либо лагеря особого режима, либо ссылки. Учитывая, что он еще вдобавок виноват в невыполнении тематических планов лаборатории, созданной для него, то участь его незавидна.
– Почему вы говорите это мне? Есть жена.
– Вы прекрасно знаете, что Алина Яковлевна – пустышка, неспособная самостоятельно мыслить и действовать, и их брак – типичный брак по расчету. Поэтому я говорю с вами, а уж вы потом сами решите, что и как говорить профессору и его жене.
– Итак, в случае передачи дела в суд будут затронуты многие люди здесь и не здесь, дело приобретет значительную огласку и пострадавших будет много. Вы – в том числе. С другой стороны можно избежать огласки, ограничившись служебным разбирательством. При этом не будет такой огласки, многие из причастных лиц будут наказаны символически, а Леонтий Павлович с супругой хотя и будут наказаны, но несколько иначе.
– Мне больше нравится второй вариант и скорее всего мы им и воспользуемся. При этом те женщины, которых Леонтий Павлович тем или иным способом использовал для своих целей, отделаются легким испугом и смогут продолжать свою работу. Что вы на это скажете?
– Но Леонтий Павлович может не согласиться …
– Пока меня интересует ваше мнение. Его мнение меня не интересует.
– А моя жизнь вас интересует? В какой мере? Вы знаете, она … Отчим жил со мной с семилетнего возраста. Я была крупной, развитой девочкой. Сперва я что-то испытывала, потом перестала. Когда мальчишки затащили меня в подвал и изнасиловали всем классом – я ничего не почувствовала. Ни боли, ни удовольствия, ни стыда. Мальчишки были поражены моему спокойствию. Потом это неоднократно происходило в школе. Запрут дверь, поставят меня раком на парту. Это продолжалось и в институте. И преподаватели, и студенты пользовались мной, а некоторые просто приходили ночью к нам в комнату и просили – дай. Преподаватели ставили положительные оценки, ребята дарили что-нибудь. Я ничего не чувствовала – пользовались как вещью. После института я попала в один НИИ, так там начальник оберегал меня и держал для личного пользования. Но не могу сказать, что диссертацию делал мне он – я все сама делала. Здесь Оратынцев сразу понял и использовал меня. У него было много любовниц в лаборатории, он не упускал случая. Подкладывал он меня под Нефедова, под Беляся. Оба они были порядком развращены и много требовали. Подкладывал и свою собственную жену. Были случаи, когда мы вместе с ней обслуживали Нефедова – она не отказывалась. Для чего я вам это рассказываю? Хочу, чтобы вы поняли – для меня это совершенно естественный с самого раннего детства способ использования своего тела. И не такой уж корыстный – ну, что там я получала от Леонтия Павловича. Одни неудобства.
Верещатская говорила совершенно спокойно и буднично. Помолчав, она продолжила.
– Не будет профессора с его наклонностями – я не буду испытывать потребности в этом. Что лучше для него из предложенных вами вариантов? Не знаю. Мне все равно. Для меня, для многих сотрудниц лаборатории лучше обойтись без огласки – почти всех своих наложниц Леонтий Павлович принудил к сожительству с ним. Нам всем более подходит второй вариант.
– Тогда поговорите с его женой, объясните ей по возможности ситуацию. Ей придется разделить его участь. А вам и другим женщинам, имевшим связь с Оратынцевым, представляется возможность продолжить работу. Приедет новый начальник, он будет решать судьбу каждого сотрудника в соответствии с производственной необходимостью.
ТОНЯ с ГРИШЕЙ ГОТОВЯТ КОМНАТУ СКВОРЦОВУ
Тоня и Гриша готовили комнаты к приезду Скворцова. Комнаты – гостиная и кабинет-спальня были обставлены так же, как и у Свиридовых, только у Свиридовых было три комнаты.
С помощью Гриши и девочек из обслуги все это приобретало жилой и уютный вид.
Появились занавески, покрывала, уютные подушки на диване, плед на кресле, полотенца, халат и всяческая мелочь в ванной, посуда в кухонном уголке.
В кабинете-спальне появился кроме письменного еще один громадный стол, на котором Скворцов мог разбрасывать
