Гайворонский Борисович - Незваные...

– И что же это за принцип такой?

– Сознательная добровольность.

– Но, наверное, одной доброй воли мало?

– Для большинства – да. Нужны или учителя, или навигаторы.

– Учителя – это люди, владеющие приёмами «отращивания» недостающих членов тела, духа и души?

– Именно. Ты про навигаторов хочешь уточнить? Вряд ли скажу всё, но намёк оставлю. Навигаторы – это особая тема. Это моя мечта и, думаю, моя первая миссия. Я испытываю горячее желание её исполнить и твердую уверенность в успехе. Но ты сначала задай-ка другой вопрос, иначе утрачивается логика и последовательность моих мыслей. Вопрос такой: а как реализовать принцип доброй воли? По какому алгоритму разделить людей на одних, желающих перемен и способных осуществить их, и других, предпочитающих оставаться в привычном статусе рабов технологий?

– Ну, думаю, не путём широкой рекламной кампании и примитивной пропаганды.

– Конечно, нет. Искусственные приёмы – те же продукты сегодняшних технологий – не годятся. Они противоречат самой идее и лицемерны по сути своей. Неприемлемы и естественные катаклизмы, они антигуманны. Например, война, делящая человечество, вовлечённое в неё, на героев, патриотов с одной стороны и жестоких захватчиков, поработителей, убийц с другой. Война уносит в числе случайных среднестатистических представителей общества и большинство высоконравственных, одухотворённых, сильных и самых самоотверженных людей. В ней выживают наряду с удачливыми истинными героями и удачливые трусы, хитрецы, мимикриды-приспособленцы, герои-имитаторы. Или эпидемии страшных болезней, из которых живыми выбираются за счёт специфического иммунитета только избранные. Или всемирный потоп, когда случай, везение и индивидуальная потенция к выживанию становятся главными арбитрами…

– Могу продолжить список, но воздержусь. Интересно, что придумал ты взамен стихии?

– Взамен стихии может быть только порядок, здравомыслие и разумная целесообразность.

Собеседники замолчали. Серж, в повседневной жизни богатый на мимику, сидел сейчас с нехарактерным для него выражением лица – беспечного простодушия, и словно не намеревался больше говорить о чём-либо. Мужчина, сидящий напротив, явно ждал продолжения, но почему-то тоже держал утомительно долгую паузу. И тогда он сдался:

– Нет, ты непроницаем. Я не могу понять твоего замысла.

– Потому что это тайна. Когда я реализую свой план, ты узнаешь, что я имел в виду. И не только ты. Прости.

Человек некоторое время ещё сидел, затем встал, улыбнулся, сказал: «Удачи тебе» и удалился в темноту…

Серж открыл глаза и произнёс, обращаясь к Марине:

– Мне показалось, его лицо выражало очень сдержанный скепсис.

– Ты ошибаешься. Я не видела его лица. Я слышала его мысли.

– И каковы они?

– Он думал, что мы, именно мы с тобой – диалог явно вёлся с нами двоими, – пока далеки от совершенства, но стоим на пути к нему. Он хвалил нас, поощрял. Он выдал нам кредит доверия. Очень большой кредит. И ещё я знаю, что это человек, реальный человек, живший когда-то во плоти на нашей с тобой Земле. Он ушёл доосмысливать свой опыт и готовится вернуться на Землю. И ещё. Мы в чём-то помогли ему, точнее, помогаем. Не мы пришли к нему, а он пришёл на собеседование с нами. Он знает больше, но видит, что наша потенция выше, чем у него. Как профессор, ставящий четвёрку любимому студенту-отличнику, подающему большие надежды. Он ставит ему четвёрку, чтобы студент не расхолаживался и не обольщался собственными успехами, а мобилизовался на большее. А ещё бывает и так, что преподаватель занижает балл только из ревности к собственному самолюбию.

25.…Гарик работал в своей ювелирной палатке, напевая что-то армянское. Стоял тёплый полдень. Близился обеденный перерыв. Мастер убрал ногу с педали мехов, выключил паяльную горелку, положил изделие в ящик стола, где лежала фотография в тонкой позолоченной рамочке: жена Макруи и трое детей: Арутюн, Сурен и светловолосая Алвина. Гарик нежно коснулся лица маленькой девочки, провёл по рамке пальцем, улыбнулся и что-то сказал по-армянски…Торчащий с внутренней стороны двери ключ сам собой повернулся дважды, запирая мастерскую, оконная ширма опустилась, защёлкнувшись на шпингалет. Между стеклом и ширмой красовалась картонка с обращённой наружу фразой: «Буду через 1 час». Гарик оцепенело наблюдал за происходящими явлениями, напоминающими полтергейст, и не верил своим глазам. Освещение выключилось, и ювелир исчез.…Проня и Бабик, запыхавшись, вскочили на подножку отправляющегося с перрона поезда «Москва-Новосибирск».

– Давайте, давайте! – подгоняла их проводница, выхватывая из рук документы. – Проходите скорее, какие места? – она мельком взглянула на билеты.

– Рядом поедем, – улыбнулся Прохор.

Проводница вернула паспорта и задраила дверь.

– Приспичило тебе на поезде, Юрик. Через пару дней самолётом бы махнули.

– Суеверный я, ты ж знаешь, с Чечни не терплю самолётов.

– А, ладно, – махнул рукой Заварзин. – Давай, доставай минералку, пить хочу. Блин, чуть не опоздали… Ничего, поездом – так поездом. Поговорим хоть по-человечески.

– Да-а, нам пилить и пилить. Отоспимся, подумаем… На, пей, ледяная.

Двухместное купе рядом с каморкой проводника располагало к неторопливому переосмыслению жизни и общению между старыми и одновременно новыми друзьями. В Новосибирске их ждал Мамаев Федот.

Звонок от Прони поначалу удивил еще вчерашнего мафиози и привёл в ярость, когда автоопределитель высветил знакомый номер. Но первые же фразы вперемешку с приветствиями и извинениями резко изменили его настроения. А последние слова и вовсе заставили взволнованно выпалить:

– Приезжайте оба, я буду ждать. Самолётом летите, я всё устрою.

Проня пробормотал тогда мало внятное для постороннего человека, но Федот всё понял сразу:

– Федот, прости, но Юрка Бабич в церковь даже ходил и с ангелом своим разговаривал… Тот сказал, езжайте к Мамаеву, кайтесь, он примет, и передавайте привет от ангела в косыночке…

Проводница принесла чистое белье, пожелала счастливого пути и покинула купе. Две объёмные сумки ещё стояли на полках рядом со своими хозяевами. За окном проплывали пригороды Москвы. Заварзин Прохор и Бабиченко Юрий вдруг испытали неуют. Впервые они оказались в такой ситуации, когда говорить со старым корешем было неловко. Оба ещё никак не могли привыкнуть к начавшимся духовными переменам. А ещё прошлое витало в памяти, угнетало, давило на сердце, а пробудившаяся совесть заставляла стыдиться за него друг перед другом.