Анатолий Днепров - Твое электронное Я. Сборник научно-фантастических повестей и рассказов

Первое впечатление, когда он дома развернул белый пакет, было оглушающим. Ребенок оказался теплым, с внимательными черными глазами, ручки и ножки совершали энергичные нескоординированные движения. В сердце Морозова закрался страх — не подсунули ли ему живого ребенка, что он с ним теперь будет делать?

Вызванная на экспертизу Варвара Николаевна критически осмотрела дитя и сказала:

— Здоровенький! Ну, слава тебе, господи! — и помолчав, добавила, — месяцев шесть от роду.

Потом началось паломничество. Зять Варвары Николаевны прикатил старую коляску и некоторое количество старого белья. Соседка справа — рожки для молока и три пары ползунков. Одна женщина с пятого этажа, которой он как-то чинил утюг, — ворох детской одежды и даже вполне приличную шубку, а два совершенно незнакомых мужика втащили еще крепкий обеденный стол и тумбочку с дверцами. Все ребенка хвалили и удивлялись, что он такой спокойный. Наибольшее удовлетворение вызвал почему-то мужской пол ребенка. Мальчишку положили в коляску, все поздравили новоявленного отца и ушли. Борис Алексеевич оглядел комнату, вычищенную и вымытую до непривычного блеска, и неожиданно подумал, что ему нужны занавески на окна. Занавески и люстра. Впервые чистота его смутила, он снял ботинки и, поскольку домашних туфель у него не было, остался в носках. курил он на кухне.

Перед тем как ложиться спать, он разложил вещи на подоконнике. Потом постелил себе, даже несколько удивившись, как это он спал все последнее время без простыней и наволочек, и подошел к коляске. На него глянули умненькие черные глаза.

— Спать надо! — сказал он ребенку воркующим голосом. — Спатеньки!.. Закрывай глазки!

Ребенок никак не реагировал на эти призывы. Он молча смотрел на Бориса Алексеевича. Морозов выключил свет и вышел в соседнюю комнату. Было тихо, и он подумал, что вот осталась часть вечера, когда можно что-то поделать или просто почитать. Следующей мыслью было, что ту комнату надо сделать детской, а эту — его комнатой. Перетащить сюда старенькую тахту — и все. Собственно, это можно было бы выполнить и сегодня, но он не решился беспокоить ребенка. «Кстати, а как его зовут? — подумал он и, тихо ступая, вошел в «детскую», чтобы взять пакет с документами и довольно толстую брошюру «Инструкция-наставление». Не удержавшись, он заглянул в коляску — один черный глаз не синхронно со вторым следил за его перемещением. Борису Алексеевичу стало страшно и он вышел.

Из документов он узнал, что именуется теперь «отцом», что имени ребенок не имеет и для этого оставлена пустая графа. Для предъявления паспортистке была приложена метрика, где уже были проставлены фамилия младенца «Морозов» и отчество «Борисович».

«Борисович»! Он опять зашел в детскую и заглянул в коляску. Теперь второй глаз настороженно следил за каждым его движением. Борис Алексеевич не выдержал, набросив пиджак на плечи, он выскочил из квартиры. Знакомые бомжи, ночевавшие в котельной, дали ему выпить. Но несмотря на хорошую порцию спиртного, спал в эту ночь Морозов-старший плохо.

Наутро он ворвался в комнату комиссии с ребенком на руках, возбужденный и взъерошенный:

— Уже в начале века умели делать кукол с закрывающимися глазами! И они говорили «мама» или плакали! А этот… — он протянул неумело завернутый пакет дежурному инженеру, — этот всю ночь не закрыл глаз! И почему он молчит?

— Вы правы! — вежливо ответил дежурный. — Идите на работу, мы все исправим.

После закрытия «стекляшки» Морозов зашел в «ясли», так ему предложили именовать теперь помещение комиссии. В кроватках у стены лежали три младенца.

— Какой ваш? — спросила его молодая, интеллигентного вида женщина, кокетливо округлив глаза.

Он глянул на всех троих и уверенно сказал:

— Вот этот.

— Можете его забрать. Все, что нужно сделано.

«А ведь похож на Леночку», - подумал Морозов, глядя на ребенка, и что-то теплое и щемящее зашевелилось в его груди.

— Я специалист по детской психологии, — сказала женщина. — И все вопросы, связанные с воспитанием вашего сына, — она твердо и уверенно сказала «сына», - вы будете задавать мне. Первый совет: больше разговаривайте с ребенком — он запоминает слова, наиболее часто повторяющиеся. Второй совет: делайте все, что положено делать родителям маленьких детей, — купайте его через день, ну, хотя бы, через два, держите дома молоко, стирайте пеленки — окружающие должны поверить, что ребенок настоящий! Чтобы не было искажения информации. Ребенок все запомнит, а вы будете освобождены от лишних вопросов. Ясно?

— Ясно.

— Кстати, как вы его назвали?

— Никак. Пока не придумал.

— Поторопитесь, Морозов; по уровню развития ребенку через неделю будет шесть месяцев, а он не имеет имени.

— Какие шесть месяцев? Ему еще нет и недели!

— Считайте, что есть. До школы он будет расти у нас… у вас в полтора раза скорее. Получит огромный объем информации. А качество этой информации будет зависеть от вас, — объем информации был для них всех пунктиком. — Но никаких лекций, все как с обычными детьми… Ну, у меня все!

Назвать ребенка Мишей он не мог, было слишком больно. После недолгих раздумий Борис Алексеевич назвал его Александром. Сашкой. Или Санькой. Санькой тоже неплохо.

Первое слово ребенка, которого он так ожидал, оказалось каким-то междометием. А получилось так — он принес Сашке яркую разноцветную погремушку. Ребенок долго смотрел на игрушку, потом протянул к ней ручку и явственно произнес: «Ах-х!». Морозов сначала не придал этому звуку должного значения, пока не услышал его опять. «Ах-х!», - сказал Санька, когда он повесил наконец-то в детской комнате шикарную, хотя и небольшую люстру. Машинально Борис Алексеевич повторил за ним «Ах-х!», и тут его осенило — этот горловой, с протяжным «х» звук несомненно выражал удовольствие, одобрение, может быть, даже восторг. Поразмыслив, он понял, что появление этого междометия вполне естественно — все визитеры начинали знакомство с младенцем с такого вот «Ах-х!». «Ах-х, какой симпатичный мальчик!», «Ах-х, какой у вас сын!» и так далее.

На работе Морозов, как и все молодые отцы, время от времени должен был отвечать на вопросы сослуживцев о ребенке и однажды рассказал об этом странном способе выражения чувств. И долгие годы спустя его подчиненные, да и он сам, желая выразить свое одобрение, с улыбкой говорили: «Ах-х!» Это было коротко и выразительно.

После первых успехов он ждал, что ребенок скажет «папа» или, может быть, «дай». Санька же на десятый день пребывания в доме, глядя ему в глаза, вдруг сказал:

— Ну-ка, давай спатьки!