Род Серлинг - Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)

Он выскочил наружу и бросился вдоль по залитой солнцем улице, споткнулся о бордюр тротуара и чуть не врезался головой в заборчик вокруг парка, но ухватился за перекладину и устоял. Перемахнул через заборчик и бросился по парку. Бегом, бегом, бегом. На него надвинулось здание школы со стоящей перед ним статуей. Бег взметнул его по ступеням пьедестала, и только тогда он остановился, вцепившись в бронзовую ногу героически глядящего вдаль педагога, скончавшегося в 1911 году, чья фигура высилась над ним темным силуэтом на фоне неба. Крик вырвался из его груди. Он глядел на окружающий его покой, магазины, кинотеатр и не мог удержать слезы.

— Куда же все подевались? Пожалуйста, Бога ради, скажите мне… куда же все подевались?

Перевалило за полдень. Юноша сидел на бордюре тротуара, глядя на свою тень и, другие тени, окружившие его. Навес над магазинной витриной, табличка автобусной остановки, светофор на углу… бесформенные пятна теней, вытянувшихся в ряд по улице. Он медленно поднялся и кинул быстрый взгляд на автобусную остановку в полубезнадежном ожидании увидеть подошедший большой красно-белый автобус, открывающий двери, из которых высыпает толпа людей. Люди. Вот кого он хотел видеть. Живых людей.

Весь день на мего наваливалась тишина. Она стала теперь осязаемой, она давила на него, он весь был с ног до головы укутан в нечто обволакивающее, жаркое, шерстяное, вызывающее зуд по всему телу. Если бы он только мог разорвать это нечто и вырваться на волю.

Он медленно побрел по центральной улице: сороковая или пятидесятая прогулка по этой улице за сегодняшний день. Он шел мимо ставших знакомыми магазинов, заглядывал в ставшие знакомыми двери, и все было, как всегда. Прилавки и нетронутые товары.

Он в четвертый раз за сегодняшний день вошел в банк д в четвертый же раз прошел по отсекам кассиров, пригоршнями набирая мелочь и разбрасывая ее вокруг. Он прикурил от стодолларовой купюры и хрипло расхохотался, но, бросив полуобгорелую банкноту на пол, вдруг понял, что больше не сможет смеяться. О'кей, он в состоянии прикурить от сотенной бумажки. И что дальше?

Он вышел из банка, перешел через дорогу и направился к аптеке.

На окне висело прилепленное пластырем объявление о распродаже.

На церкви ударил колокол, и юноша вздрогнул. На какое-то мгновение он испуганно прижался к стене, но потом понял, что это было такое.

Он зашел в аптеку. Большое квадратное помещение, по периметру которого шли прилавки и полки с образцами товаров. В углу — большой сатуратор. На стене за ним — зеркало и рекламные плакаты мороженого, соков, газировки, прохладительных напитков. Юноша остановился у табачного отдела, выбрал себе самую дорогую сигару, содрал с нее обертку и понюхал.

— Хорошая сигара, вот что нужно этой деревне, — сказал он вслух, идя к сатуратору. — Хорошая сигара. Пара хороших сигар. И хотя бы пара-другая-людей, чтобы оценить их.

Он бережно поместил сигару в нагрудный карман и обошел сатуратор. Осмотрел оттуда помещение, пустые кабинки, переключатели музыкальных автоматов около каждой из них. И ощутил безмолвие этого помещения, так не вяжущееся с его обстановкой. Это помещение было создано для активных действий, оно стояло на грани того, чтобы ожить, но не могло переступить эту грань. Около сатуратора стояли бачки с мороженым. Юноша взял ложку, снял с полки под зеркалом стеклянное блюдечко и положил себе двойную порцию мороженого. Полил его сиропом, добавил орехов, положил сверху вишенку и не забыл про взбитые сливки.

Подняв голову, поинтересовался:

— Ну что? Кто-нибудь хочет сандэй?[30] — Подождал, слушая тишину. — Никто? О'кей.

Он подцепил ложкой изрядный кусок сделанной смеси и сунул в рот. Вкус оказался превосходным. Впервые за этот день он увидел в зеркале свое отражение и не слишком удивился увиденному.

Лицо было отдаленно знакомым. Нельзя сказать, чтобы красивое, но и не отталкивающее. И молодое, подумал он. Довольно-таки молодое. Лицо человека, которому еще далеко до тридцати. Лет двадцать пять, двадцать шесть, не больше. Он внимательно оглядел отражение.

— Прости, старина, — сказал он, — но что-то не припомню твоего имени. Лицо вроде знакомое, но имя совершенно вылетело из головы.

Он отправил в рот еще одну ложку мороженого, подержал во рту, пока оно не растаяло, и проглотил, наблюдая за действиями отражения. Потом небрежно махнул рукой в сторону зеркала.

— Я скажу, у чем моя проблема. Мне снится кошмар, а я не могу проснуться. Ты — его часть. Ты, это мороженое и эта сигара. Полицейский участок и телефонная будка… и этот манекен. — Он поглядел на свое мороженое, обвел взглядом аптеку, снова поднял глаза на зеркало.

— Весь этот треклятый город… где бы он ни был… и чем бы он ни был… — Он наклонил голову набок, неожиданно что-то вспомнив, и улыбнулся отражению.

— Я сейчас вспомнил кое-что. Это Скрудж сказал. Помнишь Скруджа, старина… Эбензера Скруджа? Он сказал это призраку, Джекобу Марли. Он сказал: «Ты можешь быть недопереваренным куском мяса. Моей страстью к горчице. Крошкой сыра. Куском недожаренного картофеля. Но от тебя веет могилой больше, чем от самой могилы».

Он положил ложку и отодвинул мороженое.

— Понял? Вот кто ты такой. И все кругом. Вы то, что я ел вчера на ужин. — Улыбка сошла с его лица. В голосе появилось напряжение. — Но я вижу все это. Вижу. Как я хочу проснуться. — Он повернулся к пустому помещению. — Если я не могу проснуться, я. должен найти кого-нибудь, с кем можно поговорить. Я это должен сделать. Я должен найти кого-нибудь, с кем можно поговорить.

В глаза ему бросился сложенный пополам лист плотной бумаги, стоящий на прилавке. Это было расписание баскетбольных игр карлсвильской средней школы, сообщающее, что 15-го сентября Карлсвиль играет с «Коринфскими дылдами». 21-го сентября Карлсвилю предстояло играть против Лидсвиля. В декабре намечались игры еще с шестью-семью средними школами, о чем довольно официально сообщал висящий на стене плакат.

— Я, должно быть, очень впечатлительный человек, — сказал наконец юноша. — Очень, очень впечатлительный. Все верно до последней детали. До последней мелочи.

Он пересек помещение и остановился у книжного отдела с выставленными на вращающихся подставках книгами. Названия замелькали перед глазами, не задерживаясь в голове. Истории про убийства с полураздетыми блондинками на обложках и заглавиями типа «Смерть в публичном доме». Известные романы и сборники юмористических рассказов. Одна из книг называлась «Полностью свихнувшийся». На ее обложке было нарисовано улыбающееся подмигивающее лицо, под которым шли слова: «Альфред Е.Ньюман говорит: «Чтобы я расстроился? Да никогда!» Некоторые книги казались знакомыми. В голове мелькали обрывки сюжетов, персонажи. Он медленно пошел, отстраненно вращая подставки с книгами. Подставки скрипели, перед его глазами проплывали заглавия и рисунки на обложках. И вдруг он увидел название, заставившее его торопливо остановить кружение одной из подставок.