Вашингтон Ирвинг - И грянул гром… (Том 4-й дополнительный)

В дверях появился старый Дейв. Два его револьвера казались при нем столь же естественными, как руки и ноги. Он взглянул на Элен, склонившуюся над столом, и на меня, застывшего подле нее.

— А ну-ка, спускайся вниз, сынок. Ребята хотят потолковать с тобой, — сказал он.

Я вышел было за ним — и остановился.

— Но Элен невредима, — сказал я. — Жила там действительно есть, Дейв, но никто никогда не найдет ее…

— Скажи об этом ребятам.

— В самые ближайшие дни, — добавил я, — мы вообще сворачиваем все дело. Я женюсь на Элен и увезу ее с собой…

— Спускайся вниз, или мы стащим тебя силой! — жестко оборвал он. — Элен поедет домой к своей мамаше.

Я испугался. Я не знал, что мне делать.

— Нет, я не поеду домой к мамаше!.

Рядом со мной стояла Элен. Это была «Элен из пустыни», но поразительно выросшая. Бледная, хорошенькая, сильная, уверенная в себе.

— Я уезжаю с Дьюардом, — сказала она. — Никто в целом мире не будет больше распоряжаться мной, как бессловесной зверушкой!.

Дейв поскреб себе челюсть и, прищурясь, уставился на Элен.

— Я люблю ее, Дейв, — сказал я. — Я буду о ней заботиться всю жизнь.

Я обвил ее левой рукой, и она приникла ко мне. И старый Дейв неожиданно смягчился и улыбнулся, не сводя с нее глаз.

— Малышка Элен Прайс, — произнес он удивленно. — Кто, в самом деле, мог бы вообразить себе такое?… — Он протянул руку и ласково потрепал нас обоих по очереди. — Благословляю вас, молодежь, — сказал он и подмигнул. — Пойду передам ребятам, что все в порядке…

Он повернулся и стал не спеша спускаться по лестнице. Мы с Элен посмотрели друг на друга — и, по-моему, я выглядел таким же обновленным, как она.

С тех пор прошло шестнадцать лет. Я сам уже стал профессором, и виски у меня начали седеть. Как ученый я совершенный позитивист, самый отъявленный из всех, каких только можно сыскать в бассейне Миссисипи. Когда я поучаю студента на семинаре: «Подобное утверждение не имеет утилитарного смысла», — я умею произнести это так, чтобы он воспринял мои слова как грубейшее из ругательств. Студенты заливаются краской и платят мне ненавистью, но я поступаю так ради их же собственной пользы. Наука — единственно безопасная из всех человеческих игр, и безопасна она лишь до тех пор, пока не замутнена вымыслом. На том стою — и не встречал еще студента, справиться с которым оказалось бы мне не по силам.

Мой сын слеплен из другого теста. Мы назвали его Оуэн Льюис, и он унаследовал глаза Элен, цвет ее волос и тип лица. Учился он читать по современным трезвым, стерилизованным детским книжкам. В доме у нас нет ни единой сказки, зато есть научная библиотека. И Оуэн стал складывать сказки на основе науки. Сейчас он, вслед за Джинсом и Эддингтоном, увлечен измерениями времени и пространства. Вероятно, он не понимает и десятой доли того, что читает, в том смысле, как понимаю я. И в то же время он понимает все до строчки, только на собственный, недоступный для нас манер.

Недавно он взял да и заявил мне:

— Знаешь, папа, расширяется не только пространство. Время расширяется тоже, это-то и позволяет нам попадать все дальше от того момента, где мы привыкли быть…

И мне придется рассказать ему, чем я занимался во время войны. Именно тогда я возмужал и нашел жену. Как и почему, я, видимо, не вполне понимаю и, надеюсь, никогда не пойму. Но Оуэн унаследовал у Элен еще и сердце, удивительно пытливое сердце. Я боюсь за него. Боюсь, что он поймет.

РЭЙ БРЭДБЕРИ

Глубокий и тонкий писатель, мастер философской притчи, замечательный стилист — такова литературная характеристика самого известного из американских фантастов Рэя Брэдбери.

Он родился в 1920 году в Уокегене, штат Иллинойс. Рос впечатлительным, фантазирующим ребенком. В 1928 году восьмилетний мальчик прочел захватывающий роман А. Хайатта Веррила «Мир гигантских муравьев» и с тех пор навсегда попал в плен научно-фантастического космоса. В 1938 году был опубликован его первый рассказ «Дилемма Холлеброхена».

Рэй Брэдбери отличался живым темпераментом и неиссякаемым юмором, хотел даже стать актером, но вынужден был е 1938 по 1942 год зарабатывать на жизнь продажей газет. Не хватало денег покупать книги. Иной раз брал незаметно книгу в магазине, прочитывал ее за ночь и на другой день опять ставил на место. Желая публиковаться, пошел по пути подражательства, но особого успеха не имел, хотя кое-чему научился у Э. По, Т. Вулфа и других. Помогли ему советом, дружеской критикой Катрин Мур и Генри Каттнер. Под влиянием «Все тенали бороговы» стал писать фантастические истории, героями которых были дети, и взгляд на мир был свежий, чистый. Читатели заметили и оценили талант молодого автора. В 40-е годы Рэй Брэдбери опубликовал десятки произведений разного плана, разных тем. В одной истории, в подражание «Оружейной Лавке» А. ван Фогта, рассказывалось о магазине, продающем хитроумные устройства из другого времени, и о приключениях героя с ними, в другой — о ракете, повествующей о своих межпланетных путешествиях, в третьей — о последней семье с Земли, плывущей вниз по марсианской реке и основывающей новую расу.

Так пришла известность. Книги «Черный карнавал», «Марсианские хроники», «Человек в картинках», «451° по Фаренгейту» получили высшие литературные премии и оценки.

В своих произведениях Рэй Брэдбери ставит «вечные вопросы» о смысле бытия, о назначении человека, о добре и зле, о сущности любви. Ему нет нужды обосновывать модель «нового космоса», ибо он воспринял ее как нечто само собой разумеющееся, открытое и созданное до него. Ему важно воспользоваться этой моделью как средством для высвечивания человеческих потенций. Рэй Брэдбери познает прежде всего не новые измерения и не новые миры, а давно, но не до конца изученного человека. Поэтому реальный человек, который нам известен по нам самим, по окружающим, по истории, по литературным произведениям от гимнов Ригведы или поэм Гомера до романов Льва Толстого или стихов Уолта Уитмена, — этот «человеческий человек», а не мертвая надуманная конструкция, и служит для Рэя Брэдбери мерой научно-фантастического мира.

В последние годы писатель ищет новые средства художественного исследования души и закономерно обращается к такой привлекательной и действенной форме, как миф. Мифом о судьбе человеческой можно назвать и публикуемый ниже рассказ «Куколка».

КУКОЛКА

Рокуэллу не нравилось, как пахло в комнате. Его не столько раздражал запах пива, исходящий от Макгвайра, или запах усталого, немытого тела Хартли, сколько специфический запах насекомого, исходящий от лежащего на столе обнаженного одеревеневшего тела Смита, покрытого зеленой кожей. Еще пахло смазкой от непонятного механизма, мерцающего в углу небольшой комнаты.