Дьявол и Дэниэл Уэбстер - Стивен Винсент Бене
– Это был прямо второй дом для нас с майором. Всегда, – говорила миссис Бейч. – До сих пор слышу голос вашей дорогой бабушки перед тем, как забрали майора, когда у него были неприятности. «Элис, дитя мое, вы так молоды, – сказала она. – Но все мы, и молодые, и старые, должны нести свой крест. Майор хороший человек, он всегда будет желанным гостем на Гессиан-стрит». Майор никогда этого не забывал. С ним обошлись ужасно несправедливо, но доброту он помнил всегда. А теперь мы с Эмми последние… мы с Эмми последние…
Она стала нащупывать платок на своих обширных коленях.
– Ну-ну, миссис Бейч, – неловко отозвался Том Кэрролл, – бабушка была замечательной, это верно.
– Вы ведь даже не повидали ее, – сказала миссис Бейч зло – Том Кэрролл это заметил. – О, почему это случилось с Луизой, а не со мной? Я уже так давно готова!
Том Кэрролл почувствовал, как застыло его лицо, но нашел платок. Через минуту миссис Бейч поднялась, поразив внушительными размерами и неожиданным достоинством.
– Идем, Сара, – обратилась она к смутной фигуре в черном – миссис Робинсон. – Нам пора. Я выставила себя на посмешище. До свидания, Эмма. Фрэнк завтра привезет нас в церковь. Постарайтесь немного отдохнуть.
Минни зашептала ему, что миссис Бейч сама не своя и что кузену Тому не следует обижаться. Том Кэрролл время от времени шептал что-нибудь уместное в ответ. Он и не думал обижаться на миссис Бейч. Но шепота всегда бывало столько, что от него болела голова.
Все они остановились в узком коридоре, остальные смотрели на него.
– Можем зайти на минутку, пока никто не пришел, – шепнула Минни. – Я же знаю, кузен Том был бы не прочь…
– Разумеется, – сказал Том Кэрролл. – Спасибо, кузина Минни.
Наверное, я слишком заработался, подумал он. Пожалуй, им с Клэр стоило бы съездить куда-нибудь вместе, когда он вернется. Потому что ведь это же тетушка Луиза умерла. Он прекрасно осознавал это. Но пока Минни говорила, даже не вспоминал о ней.
Статуя лежала на кровати грецкого ореха в разделенной перегородкой комнате, некогда бывшей частью дальней гостиной. Над изголовьем висели крест из сухих и ломких пальмовых листьев, перевитых лиловой лентой, и церковный календарь. У противоположной стены стоял высокий комод, который он помнил, с фарфоровой туфелькой на нем, а над комодом – вечная гравюра, изображающая огромного ньюфаундленда с поднятой головой, лежащего на каменных плитах какой-то английской набережной. «Член Королевского гуманистического общества». По краям гравюры Том Кэрролл заметил коричневые крапинки. Окно было приоткрыто, но повсюду стояли пышные, многочисленные, торжествующие цветы.
Белая прозрачная вуаль закрывала лицо статуи. Сквозь нее смутно просматривались черты, словно тетушка Луиза лежала, заключенная в глыбу льда. Тому Кэрроллу стало холодно. Отведя Минни в сторону, тетушка Эмми медленно подошла, чтобы поднять вуаль.
* * *
Проснувшись в три часа ночи в своей комнате Пенниквит-Хауса, Том Кэрролл сразу понял, что его ждет. Он может сколько угодно лежать на холмах своей постели, но заснуть ему больше не удастся.
– Ведешь себя, словно на грани первостатейного нервного срыва, – строго сказал он себе. – А между тем не сказать, чтобы уработался.
Прошлый год выдался не из легких, впрочем, как любой другой. Когда времена хорошие, работаешь изо всех сил, чтобы они не прошли даром. А когда они плохие, естественно, приходится стараться. Только так и можно чего-то добиться в большом городе. В Уэйнсвилле этого никогда не поймут.
В попытке успокоиться он задумался о том, какова их жизнь в большом городе – его и Клэр. Она прохладная, блестящая и цивилизованная, как куб из сверкающей стали и стекла. Он вспоминал легкую, приятную мебель в квартире, чистые яркие цвета, игру солнечного света на камне и металле, яркую, чистую, современную дорогую школу, где врач заглядывает мальчишкам в горло каждое утро и где у них есть специальные деревянные кубики, чтобы забивать в них молотком гвозди, поскольку квартиры для этой цели едва ли подходят. Вспоминал свой офис, вещи на своем письменном столе, переполненные лифты по утрам и вечерам. Вспоминал загруженные красные мебельные фургоны в октябре, весну, которая начинается в цветочных магазинах еще до апреля, и умных мастеров, устанавливающих новые телефоны. Вспоминал ночи рядом с Клэр, когда лежал, слушая затихающий шум города, пока наконец тревожные небесные огни не гасли ненадолго перед рассветом.
На самом деле это она строила их жизнь по определенному сценарию. Она не давала им попасть в ловушку, она следила, чтобы с первого же дня они были свободными как ветер. Бывали времена, когда он слабел, – да, это он признавал, – но она не теряла головы и никогда не сдавалась.
Так было со старым фермерским домом в Коннектикуте и городской квартирой в жилищном кооперативе. Ему хотелось купить и то, и другое, в разное время. Видимо, это в нем говорил Уэйнсвилл. Но она колебалась.
– О Том, давай пока не будем себя связывать! – сказала она. – Да, понимаю: кажется, что это глупо – продолжать платить за аренду жилья и ничего толком не иметь, кроме протечки умывальника. Но в ту же минуту, как ты покупаешь место для жилья, ты начинаешь принадлежать ему. Ты уже не свободен. И уже не молод. Это постоянное беспокойство. Только не говори мне, что развлечения на нескольких акрах земли – это не настоящее фермерство. Вот и дед с этого начинал. О Том, неужели ты не видишь – у нас все совершенно правильно так, как есть! А теперь давай все обсудим здраво, с цифрами и так далее.
И она оказалась права. Старый фермерский дом с живой изгородью из сирени теперь стоял в двадцати футах от четырехрядного шоссе; при аварии в кооперативном доме жильцы и владельцы покалечились. Клэр была совершенно права. Почти всегда.
Она была всецело, безо всякой сентиментальности права насчет желания ее матери приехать к ним пожить на полгода, когда этот приезд уже казался неизбежным.
– Это очень мило с твоей стороны, Том, но послушай, дорогой, ровным счетом ничего
