Виталий Забирко - Тени сна (сборник)

— Спасибо, — скромно поблагодарила она.

— Ложку дай гостье, — подсказал мальцу Жилбыл, усмехаясь сквозь рыжую бороду с высоты своего громадного роста.

Друзяка хмуро бросил на него недовольный взгляд.

— Если все жужилы будут сюда летать, то каши не напасешься, — пробурчал он, но ложку жужинье дал.

Ворчал Друзяка для порядка, такой уж у него характер. Еду для Летописца мальцы всегда готовили с избытком; после обеда спускали на тросах котелок со стола на пол, выкатывали его на тележке во двор, где кормили затем весь люд Светлой Страны. На пиршество слетались жужилы, летяги, стрекуны, приходили топотуны, ласки и всем хватало. Но мальцы все равно при этом ворчали, ворчали…

— А кто радугу творить будет, если все жужилы спозаранку сюда прилетят кашу есть? — не унимаясь, бурчал себе под нос Друзяка.

— Вкусная каша, — похвалила Тенка.

— Другой не варим, — обиделся Друзяка, будто его оскорбили в лучших чувствах.

Краешек солнца наконец показался из-за леса, окрасил верхушку холма розовым светом и коснулся лучом деревянного петуха на маковке терема. Петух встрепенулся, захлопал крыльями и хрипло закричал.

— Пора, — сказал Жилбыл Летописец, отложил ложку и встал.

— Спасибо, Друзяка. Может, помочь? — предложил он мальцу, намекая на то, чтобы вынести котелок во двор.

— Иди уж, — замахал руками Друзяка. — Каждый должен заниматься своим делом.

Трое мальцов на полу уже подкатили тележку к столу.

— Твоя правда, — согласился Жилбыл.

Тенка вспорхнула с обруча, но, когда Летописец, пригладив длинные волосы, водрузил обруч на голову, вновь уселась на него.

— Идем, моя диадема, — усмехнулся Жилбыл и, спустившись по скрипучим деревянным ступеням во двор, зашагал по тропинке вначале вниз, а затем, достигнув луга, вокруг холма.

По восточному склону холма к его вершине змеилась узкая мраморная лестница с ажурными перилами по левую сторону и безобразным рваным шрамом спекшейся земли по правую. За этим шрамом холма не было. Срастаясь с лестницей, там простиралось ровное плоское поле, сплошь поросшее седым ковылем. Просто удивительно, как могло сочетаться ровное горизонтальное поле со склоном холма, но так было. Когда-то, давным-давно, Великий Кудесник разделил Волшебную Страну на две: Светлую и Темную, а затем сшил их так, замкнув каждую саму на себя, чтобы они никогда более не соприкасались друг с другом.

«А вот так я отделю Зло от Добра, — подумал я. — Как ножницами — раз, и все. И сошью страну по науке — с искривлением пространства».

Жилбыл взобрался по лестнице до половины холма и оглянулся. Тень все еще покрывала луг, над озером висело облако тумана, но над туманом уже играла трепещущая искрами жужильих крыльев широкая семицветная радуга. Звон крыльев жужил и веселые восхищенные выкрики сливались в единый светлый тон, дарующий люду долины радость пробуждения нового дня.

— Красиво в моей стране, Летописец? — грустно спросила за спиной Жилбыла Государыня.

Летописец повернулся. Государыня как всегда возникла на лестнице тихо, незаметно и неожиданно. Она стояла ступеньками тремя выше, правым боком к Летописцу и смотрела на него скосив глаз. Вечно юная и вечно молодая в неизменной белой государевой пелерине.

Все в Стране Света было неизменным. И белая пелерина Государыни, и полотняная рубаха Летописца, и жужилье купание, и радуга по утрам. И березовая каша мальцов, и вечерние песни ласков. И изуродованная лестница на холме, и ежеутренние встречи на ней Государыни и Летописца. И улыбка Государыни.

— Красиво, — привычно согласился Жилбыл и тут только увидел, что сегодня улыбки на лице Государыни нет.

— Что с тобой, матушка? — изумился он.

Государыня вздохнула.

— Неспокойно мне что-то, Летописец. Сердце болит…

Она подняла руку к груди, но, будто наткнувшись на невидимую стену, опустила ее. Никогда не видел Жилбыл ни левой половины лица Государыни, ни ее левой руки. Всегда она стояла к нему правым боком. Поговаривали, что Кудесник изуродовал Государыню столь же страшно, как и лестницу.

— Тысячи лет мы жили в счастье и спокойствии без него, — продолжала Государыня. — А сейчас он вспомнил о нас. Что-то случится.

— Кто — он? — опешил Жилбыл.

— Кудесник, — просто сказала Государыня.

Летописец смешался.

— Но ведь Кудесник хороший, — вставила свое слово жужинья Тенка.

— Нет, — горько возразила Государыня. — Кудесник не хороший. И не плохой. Он — Кудесник. Вершитель судеб.

— Он что-то замышляет?

— Не знаю, — вновь вздохнула Государыня. — И он сам не знает. Пока только наблюдает за нами.

«Началось, — подумал я. — Стоило только довериться героям, как все мои благие намерения пошли насмарку. Какой там к черту счастливый добрый мир, «погрязший» по самые уши в небесной чистоте! Не хотят они в нем жить. Пресно им, видите ли! Ишь, Кудесник объявился!»

Врал я, конечно, самому себе. Я действительно полностью отпустил авторские вожжи и абсолютно не представлял, что же должно случиться в Светлой Стране. Просто перенес на героев свое раздражение от личных глупостей и ошибок, совершенных в ту пору, когда мне самому казалось, что мой настоящий мир, в котором жил, пресен, погряз в застое и потому требует перестройки. Впрочем, перестройки мой мир действительно требовал. Но не бомбовыми ударами по женщинам и детям…

Государыня посмотрела на Летописца и вымученно улыбнулась.

— Тенка, — спросила она, меняя тему, — ты опять сегодня радугу не делаешь?

Не было в ее голосе строгости, ни кого она не наказывала и не ругала. Никогда. Разве что мягко журила.

— Нет, Государыня, — покраснела жужинья.

— Смотри, крылья поблекнут, и ты летать не сможешь.

— Хорошо, Государыня…

— Не хорошо, а плохо, — грустно усмехнулась Государыня.

— Я буду делать радугу, — совсем смутившись, поправилась жужинья.

— А то кашей угощать не стану, — нарочито строго поддержал Государыню Жилбыл.

— Это вряд ли, — не приняла его поддержку Государыня. — Не в твоем характере…

Она замолчала, устремив куда-то вдаль задумчивый взгляд. Будто пытаясь высмотреть, прочитать в непонятном, недоступном Летописцу далеке судьбу своей страны.

— Государыня… — осторожно начал Летописец.

Но она лишь взмахнула рукой, останавливая его. Знала она, что он скажет. Знала, что думает и говорит в каждый миг бытия любой житель ее страны. Не в утешении и поддержке нуждалась Государыня — этим она сама одаривала всех. А хотела Государыня знать, что задумал Кудесник. Чувствовала она его присутствие, но в мысли проникнуть не могла. И от неизвестности и неопределенности будущего страны сердце Государыни болело.