Уолтер Миллер - Страсти по Лейбовицу. Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь

— Я тебе не нравлюсь!

— Нет, нравишься, но все равно не входит.

— Все будет хорошо, — фыркнула она и, шурша соломой, опустилась пониже.

После истории с Торрильдо в подвале Чернозуб уже не испытывал такого изумления. Опьянев, он боялся лишь, что сейчас из чулана с метлами вылетит кардинал Коричневый Пони и заорет: «Ага! Попались!» Но ничего подобного не случилось.

Когда он, расставшись с невинностью, вылез из амбара, улыбающаяся Эдрия (semper virgo[69]), крутя в руках его четки, с сеновала смотрела, как он залезал в карету и устраивался на подстилке. Выражение «противно натуре» продолжало со всей болезненностью напоминать о себе. Никогда еще он не был таким пьяным.

— Черт бы побрал эту ведьму! — прошептал он, проснувшись, но тут же поежился от этих слов. — Ведьма живет во мне! — быстро поправился он. — Помоги мне, святой Айзек Эдуард Лейбовиц! Мой покровитель, я должен был думать, прежде чем заходить в этот амбар. Молись за меня! Я рад, что она украла мои вещи. Это дало мне повод пойти к ней, делая вид, что я разгневан. То, что она стащила, я должен был сам подарить ей. Теперь я это понимаю. Почему я не осознавал этого раньше? Понимал ли я смысл того, чем занимался и с Торрильдо? То был я или живущий во мне дьявол. Святой Лейбовиц, заступись за меня!

Как Чернозуб ни гневался, но он влюбился. Его сексуальность всегда была для него тайной. Он раздумывал над причинами своей глубокой привязанности к Торрильдо, единственного среди всех прочих, которые были его друзьями в аббатстве. В его эротических снах куда чаще появлялись огромные ягодицы, чем огромные груди, но теперь его внезапно потрясла девушка, и у него не оставалось никаких сомнений, что он поражен самой сильной любовью, которую когда-либо испытывал, если не считать любви к сердцу Девы, — кощунственное сравнение, но оно было истиной. Или же в нем сказывалась и похоть?

Несмотря на их свидание в амбаре, в течение последующих дней Эдрия отвечала на его влюбленные взгляды лишь самодовольными ухмылками и отрицательно качала хорошенькой головкой. Чернозуб понимал, что она имела в виду. Она, отмеченная печатью проклятья, не имела права блудить ни с кем вне пределов долины. Наказанием могло быть увечье или смерть. Она воспользовалась представившимся случаем, чтобы соблазнить его. Но то, чем они занимались в амбаре, было всего лишь любовными играми, не противоречащими основным законам этого народа. Конечно, если не говорить о нарушенных обетах Чернозуба. Она это понимала. В завершение она поддразнивала его тем, с какой легкостью она одержала верх над его обетами. Он знал, что все так же привержен им, и если один раз сбился с пути, это не повод, чтобы снова отступить от них. Но без дополнительного хирургического вмешательства Эдрия была не способна к нормальному физическому соитию. Отец сделал это с ней, еще когда она была ребенком, наверное, опасаясь, что кто-то, такой как Кортус или Барло, изнасилует ее. Святая Богоматерь, смилуйся над нами.

Никто не видел их в амбаре, но пульсация чувственности, исходившая от девушки и монаха, стоило им оказаться рядом, не ускользнула от внимания кардинала. Красный Дьякон застал Чернозуба одного, когда тот привязывал узлы к задку кареты, готовясь к отбытию.

— Пришло время поговорить, Нимми. Прости, Чернозуб. Я слышал, как Хонган называет тебя Нимми, и это имя подходит тебе. Как ты хочешь, чтобы тебя называли?

Чернозуб пожал плечами.

— Я расстался со старой жизнью. Столь же легко я могу расстаться и со старым именем. Неважно.

— Хорошо, брат Нимми. Только не расставайся со своим обетом послушания. Напоминаю тебе, что Эдрия — джин. Находясь здесь, очень внимательно контролируй себя. Скажу лишь, что Шард не первым появился здесь как беглец из долины. Это длится годами. Место здесь представляет собой нечто большее, чем то, каким оно кажется, и в Эдрии есть гораздо больше, чем то, что видно на первый взгляд.

— Я начинаю догадываться, милорд.

— Специально ты не захочешь встреч с ней. Если когда-нибудь случайно увидишь Эдрию в Валане, избегай ее, — Красный Дьякон строго смотрел на Чернозуба. — Это не имеет ничего общего с твоим обетом целомудрия, но пусть и он поможет тебе. Там, высоко в холмах, скрывается большая колония джинов, но пусть они не догадываются, что ты знаешь о ней. Они настолько боятся нас, что могут стать опасными.

— Да.

— Есть кое-что еще, Нимми. Чиир Осле Хонган, как ты узнал от этих разбойников, — важная личность среди своего народа, но тебе знать об этом не стоило бы. В Валане об этом не знают. Так что я должен просить тебя о молчании. Есть необходимость хранить тайну. Он посол при мне, прибывший с равнин, но ты никому не должен говорить об этом. Он всего лишь нанятый мной возница.

— Понимаю, милорд.

— Есть и другая проблема — с отцом и-Лейденом. У меня нет необходимости читать у тебя в мозгу, чтобы увидеть, с каким любопытством ты относишься к нему. О нем ты тоже должен молчать. Для этого путешествия он отрастил бороду, чтобы его никто не узнал. Я подсадил его в сорока милях к югу от Валаны и там же высажу, что вызовет у тебя новый прилив любопытства. Даже мой друг преосвященный Джарад не знает, кто он такой. Путешественникам я объясняю, что он просто пассажир, которого я взялся подвезти. Ты знаешь, что я представил его преосвященному Джараду как моего временного секретаря. Но хватит об этом. Ты не должен никому упоминать о нем. Если ты встретишь его в Валане без бороды, не пытайся узнать его. Во всяком случае, его зовут не и-Лейден. Ты будешь хранить полное молчание относительно этих двух людей.

— Я немало попрактиковался в молчании, милорд.

— Ну что ж… Я возлагаю на тебя большие надежды, Чернозуб. Нимми. Пока же тебе остается только держать язык за зубами. В Валане я найду тебе другое применение.

— Я буду рад, милорд. А то я уже много лет чувствую себя никому не нужным.

Коричневый Пони внимательно посмотрел на него.

— Я с удивлением слышу эти слова. Твой аббат рассказывал мне, что ты очень религиозен и склонен к размышлениям. Ты считаешь, что это никому не нужно?

— Вовсе нет, но и я, в свою очередь, могу удивиться оценке аббата. Он был очень сердит на меня.

— Конечно, он сердился, но в какой-то мере и на себя. Нимми, он очень переживал, что заставил тебя делать тот дурацкий перевод Дюрена. Он думал, что это пойдет на пользу.

— Я говорил ему обратное.

— Знаю. Он думал, что ты с головой уйдешь в эту работу. Теперь он проклинает себя, что работа вызвала у тебя такое сопротивление. Он хороший человек и искренно сокрушается, что орден потерял тебя. Я знаю, как ты был унижен в конце своего пребывания, но прости его, если можешь.