Лоис Буджолд - Границы бесконечности. Братья по оружию

— Нельзя обложить налогом пустыню, — пробормотал Майлз.

— Я видел одну маленькую девочку… — Галени замолчал, закусил губу и почти выкрикнул: — Единственное, что имеет значение, — это отсутствие войны. Всякой. Я хочу… хотел… чтобы мои поступки приближали это время. Карьера на имперской службе, почетная отставка, пост в министерстве — затем вверх по гражданской лестнице, а потом…

— Вице-король Комарры? — предположил Майлз.

— Так высоко я не метил, — чуть смутился Галени. — Но наверняка — один из его советников. — Майлз почти воочию увидел, как меркнет ослепительная надежда, когда Галени оглядел камеру и губы его растянулись в презрительной усмешке. — Но мой отец зациклился на мщении. «Иностранное правление не только ведет к злоупотреблениям властью, но по сути своей порочно…» «Попытка вернуть ему прежний статус путем интеграции — это не компромисс, а коллаборационизм, капитуляция…» «За твои грехи комаррские революционеры расплатились своими жизнями…» И так далее и тому подобное.

— Значит, он все еще пытается уговорить вас перейти на его сторону?

— О да. Мне кажется, он будет убеждать меня, даже спуская курок.

— Не то чтобы я просил… э-э… поступиться принципами или что-то в этом роде, но я пойму вас, если вы, скажем, попросите сохранить вам жизнь, — робко сказал Майлз. — «Отступивший выживает для следующего боя» и все такое прочее.

Галени покачал головой:

— Именно поэтому я не могу отступить. Не «не хочу», а «не могу». Отец так устроен, что не способен доверять. Если я переменю свои позиции, он тоже их переменит — и так же сильно захочет убить меня, как сейчас убеждает себя сохранить мне жизнь. Он уже пожертвовал моим братом. В определенном смысле смерть матери тоже связана с этой потерей — и другими потерями, на которые отец шел без колебаний ради своего Дела. — Галени добавил, внезапно смутившись: — Наверное, звучит все ужасно по-эдиповски. Но… это так романтично — выбирать самый трудный жребий. В этом весь отец.

Майлз покачал головой:

— Готов признать, что вы знаете его лучше меня. И тем не менее… Ну ладно, людей гипнотизирует трудный выбор. И они перестают искать альтернативу. Воля к безмыслию — великая сила…

Это замечание заставило Галени удивленно поднять брови.

— …но альтернатива тем не менее существует. Всегда. Право же, важнее сохранять верность человечности, а не принципу.

Галени улыбнулся:

— Полагаю, я не должен удивляться, слыша такое от барраярца. От члена общества, которое традиционно связано цепью присяг, а не стройной законодательной системой… Это дает себя знать политика вашего отца?

Майлз подумал немного:

— Если честно — теология моей матери. Исходя из совершенно разных предпосылок, мать и отец пришли к странному на первый взгляд единству. Ее теория заключается в том, что принципы приходят и уходят, а человеческая душа бессмертна. Стало быть, человек и его душа — прежде всего. Мать бывает чрезвычайно логичной. Она ведь бетанка.

Галени с интересом подался вперед, зажав ладони между колен.

— Меня гораздо больше удивляет, что ваша мать вообще имела отношение к вашему воспитанию. Насколько я знаю, барраярское общество имеет тенденцию к… э-э… агрессивной патриархальности. А графиня Форкосиган славится тем, что она — самая невидимая из жен политиков.

— Угу, невидимая, — просияв, согласился Майлз. — Как воздух. Если бы он вдруг исчез, вы бы не заметили. До той минуты, когда придется делать следующий вдох.

Он подавил острую боль, представив лицо матери, и еще более острый страх: «Если я на этот раз не вернусь…»

Галени вежливо-недоверчиво улыбнулся:

— Трудно себе представить, чтобы великий адмирал уступал… э-э… супруге.

Майлз пожал плечами:

— Он уступает не супруге, а логике. Мать — одна из немногих известных мне людей, кто полностью победил волю к безмыслию. — Майлз задумчиво нахмурился. — Ваш отец — человек неглупый. Он скрылся от службы безопасности, он смог разработать план действий, оказавшихся успешными, — по крайней мере на этот час, он имел запасной вариант, он энергичен, настойчив…

— Да, наверное, — согласился Галени.

— Гм. — Майлз нахмурился.

— Что?

— Один фактор этого заговора не дает мне покоя…

— А я думал, их немало!

Майлз медленно продолжал:

— Я пытаюсь рассуждать логически. Абстрактно. В заговоре как таковом есть нечто такое, что даже с точки зрения вашего отца невозможно понять. Конечно, идет политическая возня; приходится идти на риск. Так всегда бывает, когда пытаешься перевести планы в плоскость реальных действий. Но даже учитывая эти обстоятельства, что-то по сути не так.

— Конечно, это смелый шаг, — ответил Галени. — Но если отцу он удастся, у него будет все. Если ваш клон захватит империю, он окажется в центре барраярской структуры власти. Он будет управлять всем. Абсолютная власть.

— Чушь свинячья, — отрезал Майлз.

Брови Галени поползли вверх, а Майлз продолжал:

— Пусть на Барраяре нет стройной законодательной системы, но это не значит, что там нет системы как таковой. Вы-то должны знать, что власть императора — не более чем суммарная поддержка военных, графов, министерств и народа в целом. Ужасные вещи происходят с теми императорами, которым не удается выполнить свои обязанности по отношению к вышеуказанным группам. Расчленение императора Ури Безумного произошло совсем недавно. Мой отец мальчишкой присутствовал на этой жуткой, почти средневековой казни. И тем не менее люди удивляются, отчего он не хотел завладеть империей. Что же получается? Вы видите эту картину? Вот поддельный я, захватывающий трон в результате кровавого переворота, за которым следует быстрая передача власти и привилегий Комарре, скажем, даже предоставление ей независимости. А результаты?

— Продолжайте, — попросил зачарованный Галени.

— Военные будут оскорблены тем, что я отказался от их трудом добытых побед. Графы — что я возвысился над ними. Министерства тоже вознегодуют, поскольку потеря Комарры — источника налогов и крупнейшего торгового узла — резко ограничит их власть. Народ будет оскорблен по всем этим причинам плюс еще потому, что, по мнению большинства, я мутант, то есть нечистое физически, неполноценное существо. Знаете, как это ни дико, но в глубинке до сих пор убивают младенцев с врожденными уродствами, например заячьей губой, хотя закон уже полвека назад объявил это преступлением. Если вы можете придумать участь, худшую, чем расчленение заживо, то этот бедный клон идет прямо к ней в объятия. Я не уверен, что даже мне удалось бы взнуздать империю и выжить, пусть без комаррских осложнений. А этому мальчишке, сколько ему? Семнадцать, восемнадцать? — И Майлз заключил: — Глупый план. Или…