Владимир Михайлов - Вариант "И"

— Когда Акимову для передачи будущему государю была передана просьба твоего правительства о посредничестве в вопросе об аренде территорий для создания Иудеи, граничащей с Израилем. И о самом создании, и о том, чтобы арендная плата оставалась в разумных пределах — политических и экономических. Тем самым вы показали, на кого ставите. Тем более что, по данным людей Акимова, претендент дал определенные обещания, как и гарантии посредничества в возможных конфликтах на Ближнем Востоке. Это предварительно. А окончательно я поверил тебе в квартире Хилебина.

— «Людей Акимова» — изволили выразиться? — ухмыльнулся Изя. — По-моему, пребывание близ августейшей особы ударило тебе в голову: ты и себя называешь уже не иначе как в третьем лице.

Вместо ответа я глянул на часы:

— Как вы полагаете — мы не засиживаемся тут? Час приема в честь Дня Победы приближается, а точность — вежливость не только королей, но и по отношению к ним.

— Не опоздаем, — сказал Седов уверенно. — Тут два шага. Хотя — можем и подниматься. Не то наша юная дама вдруг простудится. Мне этого вовсе не хотелось бы. Девы младые так хрупки.

Мы встали. На площади стало, кажется, еще более людно. Россия любит праздновать — хотя и несколько своеобразно. Впрочем, чувствовались уже новые веяния: пьяных было куда меньше, чем полагалось бы по традиции.

Это заметила и Наташа. Она сказала:

— И все же — перекорежит Россию ислам.

Изя лишь пожал плечами. Все-таки он уже много лет имел к этой стране лишь косвенное отношение.

— Да бросьте вы, — сказал я. — Россию ислам не перекорежит. Как и православие с ней в конечном итоге ничего не сделало. Нутро как было языческим — так и осталось. Вот Россия наверняка ислам переиначит, подгонит по своей мерке. Она всегда все переваривала, переварит и это.

Зато по новой ситуации место, которое она вскорости займет в мире, вернее всего будет назвать первым. По всем параметрам. Возражения есть?

— Пожалуй, нет, — ответил Изя задумчиво. — Если судить по мне, то ты скорее всего прав. Сколько лет я уже там — и до сих пор России из меня не выбьешь. И никогда не выбьешь, это я совершенно точно чувствую.

Наташа взяла меня под руку:

— Идемте. Мне вовсе неохота представать перед государем, запыхавшись и вытирая пот. И там понадобится время, чтобы привести себя в порядок.

Там есть — где?

— Найдется, — успокоил ее я. Ъ — Скажи, — спросила она, — а ты подумал, как ты будешь представлять меня государю? Каков мой статус? Я что-то не уверена…

Я поцеловал ее — крепко, долго.

— Представлю самым благопристойным образом, уж поверь. Единственно возможным. Если ты не против, конечно.

Она все-таки немножко подумала. Самую малость, но все же.

— Я не против.

Запись, приведенную в начале этой главы, мне удалось прослушать только после референдума и Великого Избрания, где Искандер победил, как говорится, одной левой. А когда я наконец выключил магнитофон — мне стало грустно. И чувство грусти не прошло и сохранилось по сей миг.

Нам кажется порой, что мы придумываем что-то сами, действуем, добиваемся результатов и таким образом влияем на ход истории. А потом оказывается, что были мы всего лишь фигурками на доске. И хотя фигуры эти обладают разными рангами, от пешки до короля, все равно они остаются фигурами, чаще всего даже не замечающими, что есть некто, кто их передвигает. И меня, в звании если не ферзя, то уж ладьи точно, и даже Искандера с его теперь уже королевским титулом — вернее, императорским. И добро бы нас двигал Господь Бог; но это тоже люди, просто мы знаем о них еще меньше, чем о Всевышнем.

Меня как фигуру двадцать с лишним лет тому назад сделали Вебером, послали за рубеж; двадцать с лишним лет я колесил по свету то Вебером, то Салахом Китоби, то под другими именами, творил намаз в мечетях, разговаривал с эмирами и рассуждал о божественном с улама, спасался от киллеров и разыскивал корни заговоров против тогда еще никому не известного (кроме работников немногих, но очень серьезных спецслужб) будущего государя всея Руси Александра Четвертого. Ради чего? Ради того, чтобы сейчас тут, среди русских святынь, медленно погружаться в вязкую смолу разочарования? Да стоило ли?

А впрочем, как сказано в суре «Звезда», айяте пятьдесят пятом: «В каком же благодеянии Господа своего ты сомневаешься?» Аллах акбар.

Возле Спасских ворот я остановился, и спутники мои тоже. На нас с подозрением посмотрели из-под арки.

— Ты что? — спросил Седов. — Вот теперь мы точно опаздываем, тебе не кажется?

— Мне ничего не кажется, — сказал я. — Просто расхотелось.

— Почему? — спросила Наташа. Ей, чувствовал я, не терпелось побывать вблизи власти, при дворе, людей посмотреть и себя показать, в официальном статусе не просто чьей-то жены, а самого генерала Акимова.

Выглядела она для такого явления народу, по правде сказать, прелестно.

И, наверное, было бы жестоко лишать ее такого удовольствия.

— Да вы идите, — сказал я. — У вас же приглашения.

— В чем дело все-таки?

Я пожал плечами: мне и самому не совсем ясно было, что это вдруг на меня накатило.

— Там праздник, — попытался я объяснить. — А чему радоваться? Ну, один ушел — другой пришел. Сытые чинодралы уйдут — набежит куча голодных, и все пойдет, как веками шло — вот и весь хрен по деревне. Какой же праздник? Ты, Изька, другое дело: уедешь к себе, будешь строить Иудею — а нам с Наташкой чем прикажешь заняться? Сочинить себе очередную легенду? Так это мне давно уже надоело. А еще что?

— А-а, — сказал Седов-Липсис. — Ну, от того, что подобно английскому сплину, есть национальное лекарство: надраться до положения риз. «По-богословски», как говорил Рабле. Потому что, милый мой генерал, на самом деле тебе просто обидно: там все уже собрались, нет лишь тебя — и никого это не волнует, царь не бегает и не кричит челяди: «Сей момент разыскать моего любимого Акимова!» Но в нашем возрасте рассчитывать на благодарность великих мира сего было бы просто смешно. Я вот привезу нашим Иудею — думаешь, из меня сделают национального героя? А этого не хочешь? И он показал — чего именно.

— Фу, — сказал я.

— При даме! Морской офицер!

— Ты прав, — согласился Изя. — Тысяча извинений, мадам. Но вот именно поэтому я и говорю: необходимо надраться.

— Ладно, — сказал я. — Принято правильное решение. Пойдем и надеремся по-российски. И я повернулся к воротам спиной.

— Эй, — сказал Изя. — Ты меня огорчаешь. Что, собираешься за свои лакать? Еще не хватало. А там ведь бесплатно! За счет короны!

Я подумал.

— И правда. Чего это еще за кровные пить? Пускай казна платит!

И мы повернули и вошли в ярко освещенный проход; ноги мои уже заранее стали как бы заплетаться — не раз испытанный признак того, что назад сами идти не захотят.