Филип Дик - Мечтают ли андроиды об электроовцах

Консул делал быстрые затяжки сигаретой, внимательно изучая мистера Тагоми.

— Позвольте мне довести до вашего сведения, — сообщил мистер Тагоми, — что ваша страна опустится до еще большей подлости, чем прежде. Вам известна гексаграмма “Бездна”? Говоря как частное лицо, а не как представитель японских официальных кругов, я заявляю: сердце замирает от ужаса. Нас ждет кровавая бойня, не имеющая аналогов. Но даже сейчас вы стремитесь к достижению своих целей и к своей собственной выгоде. Например: добиться какого-нибудь преимущества над соперничающей группировкой, скажем, над СД, не так ли? Устроить холодный душ герру Бруно Краусу фон Мееру…

Дальше продолжать он не мог. Грудь его сдавило. “Как в детстве, — вспомнил он, — когда перехватывало дыхание, стоило мне рассердиться на свою воспитательницу”.

— Я страдаю, — объяснил он герру Рейссу.

Тот уже выбросил свою сигарету.

— От болезни, развивающейся все эти долгие годы, но принявшей опасную форму с того самого дня, когда я услышал о шальных выходках ваших безнадежно безумных вождей. В любом случае шансов на излечение никаких. И для вас тоже, сэр. Говоря языком преподобного Мэсера, если я правильно помню, — покайтесь!

Германский консул хрипло проговорил:

— У вас хорошая память.

Он кивнул и дрожащими пальцами зажег новую сигарету.

Из конторы появился мистер Рамсей, неся пачку бланков и бумаг. Обратившись к мистеру Тагоми, который молча пытался перевести дух, он объяснил:

— Пока он еще здесь. Текущие дела, связанные с его функциями.

Мистер Тагоми машинально взял бумаги.

Форма двадцать-пятьдесят. Запрос из Рейха через консула Фрейера Гуго Рейсса о высылке под стражей какого-то уголовника, ныне находящегося под опекой управления полиции города Сан-Франциско, еврея по имени Френк Фринк, гражданина Германии, согласно законам Рейха, разыскиваемого с июня 1960 года, для передачи под юрисдикцию Рейха и так далее. Тагоми пробежал взглядом бумагу.

— Вот ручка, сэр, — указал мистер Рамсей, — и на сегодня наши дела с германским представительством закончены.

Он с неодобрением взглянул на консула, протягивая ручку мистеру Тагоми.

— Нет, — ответил мистер Тагоми.

Он вернул форму двадцать-пятьдесят мистеру Рамсею, затем снова выхватил ее и наложил внизу резолюцию:

“Освободить. Главное торговое представительство, одновременно представляющее гражданскую власть империи в Сан-Франциско. В соответствии с протоколом 1947 года. Тагоми”.

Он вручил один экземпляр германскому консулу, а остальные копии вместе с оригиналом отдал мистеру Рамсею.

— До свидания, герр Рейсс.

Тагоми поклонился.

Германский консул также поклонился, едва удостоив взглядом врученный ему лист бумаги.

— Пожалуйста, в будущем все дела ведите через промежуточные инстанции, как-то: почта, телефон, телеграф, — попросил мистер Тагоми, — чтобы исключить личные контакты.

— Вы возлагаете на меня ответственность за общие положения, находящиеся вне моей юрисдикции, — объяснил консул. — Дерьмо собачье, — мистер Тагоми сплюнул. — Вот что я имею в виду.

— Разве так ведут дела цивилизованные люди? — вспылил консул. — Вами руководят обида и месть, в то время как это просто формальность, в которой нет места личным чувствам.

Он швырнул на пол сигарету, повернулся и зашагал прочь широкими шагами.

— Подберите свою вонючую сигарету, — тихо проговорил вслед мистер Тагоми.

Но консул уже скрылся за углом.

— Я вел себя как ребенок, — вздохнул мистер Тагоми. — Вы были свидетелем моей инфантильности, мистер Рамсей.

Тагоми нетвердой походкой направился в контору. Теперь он уже совсем не мог дышать.

Боль пронизала всю его левую руку, и одновременно с этим как будто огромные тиски схватили его ребра и сдавили их.

— Ух, — произнес он.

Там, впереди, он увидел не ковер, покрывающий пол, а фейерверк из искр, красных, обжигающих рот.

“Помогите, пожалуйста, мистер Рамсей”, — хотел сказать Тагоми, но не смог вымолвить ни звука. Он весь подался вперед и споткнулся. И ничего не нашел вокруг, за что можно было бы ухватиться.

Падая, он сжимал в руке, засунутой в карман, серебряный треугольник, навязанный ему мистером Чилданом. “Он не спас меня, — подумал Тагоми. — И не помог мне. Все впустую”.

Тело его грохнулось на пол. Задыхаясь, он ткнулся носом в ковер. К нему устремился мистер Рамсей, лопоча какую-то ерунду, чтобы самому не потерять голову.

— У меня небольшой сердечный приступ, — удалось промямлить мистеру Тагоми.

Теперь уже несколько человек оказались рядом и перенесли мистера Тагоми на диван.

— Спокойнее, сэр, — говорил кто-то.

— Уведомите жену, пожалуйста, — попросил мистер Рамсей.

Скоро донесся шум машины “скорой помощи”, послышался визг ее сирены на улице И жуткая суматоха. Какие-то люди входили и выходили. Тагоми накрыли одеялом почти до самой шеи, развязали галстук и расстегнули воротник.

— Теперь лучше, — кивнул мистер Тагоми.

Ему было неудобно лежать, и он даже не пытался пошевелиться. “Все равно моя карьера закончена, — решил он. — Генеральный консул, несомненно, поднимет большой шум, будет жаловаться на неучтивость, вероятно, даже на нанесенное ему оскорбление. Но в любом случае что сделано, то сделано. Да и в более важном деле мое участие закончилось. Я сделал все, что было в моих силах. Остальное — забота Токио и германских группировок. Но так или иначе борьба будет проходить без меня. А я думал, что это всего-навсего пластмассы. Важный торговец прессформами. Оракул — тот догадался, намекнул мне, а я…”

— Снимите с него рубашку, — раздался голос.

“Скорее всего, местный рвач. В высшей степени уверенный голос”, — мистер Тагоми улыбнулся. Голос — это все.

А может, то, что сейчас с ним произошло, и есть ответ? Каким-то таинственным образом организм сам знает, что делать, настало время бросить работу, хотя бы временно. “Я должен с этим согласиться. Что сказал мне оракул в последний раз? Тогда, когда я обратился к нему в кабинете, где лежали те двое: мертвый и умирающий. Гексаграмма шестьдесят один. Внутренняя правда. Свиньи и рыбы наименее разумны из всех животных, их трудно убедить. Таков и я. Книга имела в виду меня. Никогда я не мог понять до конца происходящего: это естественно для подобных созданий. Или это и есть внутренняя правда — все то, что со мной произошло? Я подожду и увижу, в чем состоит”.

В этот же день, как раз после обеда, в камеру Френка Фринка вошел полицейский и велел ему следовать в дежурку, чтобы забрать свои пожитки.