Сергей Герасимов - Часть той силы

Ложкин спустился в подвал, ощущая некоторую неловкость, так, будто он все еще был ребенком и делал что-то недозволенное (в детстве ему никогда не позволяли ходить сюда), словно дед все еще был жив и шел первым по большим, непомерно высоким и оттого очень неудобным ступеням.

Вначале он отпер ту дверь, за которой был всего лишь склад или мастерская.

Внизу горел свет, видимо, не выключаемый уже много дней. Пахло паленой резиной, причем пахло так, что хотелось зажать нос. Передняя часть подвала состояла из двух комнат, разделенных массивной деревянной дверью: в одной комнате была мастерская, а в другой дед держал готовые работы. Ложкин удивился, что деревянная дверь была снята с петель и лежала на полу, а все работы деда оказались разбиты на мелкие черепки, так что невозможно было понять, где голова, а где плечо. Дед, как и сам Ложкин, лепил только из глины, не признавая других материалов.

Ложкин набрал код и открыл первую дверь. За нею все оказалось так, как и рассказывал дед. Большая кадка с влажной глиной, поросшая серой плесенью, откуда Ложкин сразу же отобрал – заранее взятой лопаткой – килограмм пятнадцать материала; несколько странных скульптур небольшого размера и металлический полированный цилиндр, примерно метровой высоты.

По поверхности цилиндра перебегали легкие световые блики, будто отражение игры невидимого света, и Ложкина это сразу заинтересовало. Он провел по металлу рукой; поверхность была теплой и необъяснимо приятной на ощупь. Видимо, это был один из подарков, о которых рассказывал дед. Ложкин выключил электрический свет, чтобы лучше видеть это необычное свечение, однако оно вскоре исчезло.

После этого Ложкин открыл сейф; обещанные ему деньги лежали в целлофановых пакетиках, перехваченных резинками; их было много, и пакетиков, и денег. Столько денег сразу Ложкин еще никогда не видел в своей жизни. Максимум, что ему однажды удалось скопить – тысяча девятьсот долларов, причем деньги те долго не продержались. Он открыл один из пакетиков (ему все казалось, что кто-то смотрит в спину, ведь наружная дверь осталась не заперта) и подержал в пальцах сотенную бумажку. Одна из его знакомых (странная дама, бреющая голову налысо и пьющая водку с перцем) однажды сказала, что от такой бумажки веет негативной энергией, в десять раз сильнее, чем от десятки. Никакой негативной энергии Ложкин не чувствовал. Напротив, банкнота давала ощущение приятной силы.

Сейчас он держал в руках часть тех денег, из-за которых его предок решился на тройное убийство. Часть тех денег, из-за которых до сих пор умирают дети. И будут умирать. Это были проклятые деньги. Сконденсированная смерть. Ложкин положил банкноту на место и закрыл сейф. Деньги есть деньги, их нужно тратить, с одной стороны. Они не пахнут и не имеют памяти. А с другой стороны, ему не хотелось пользоваться этими деньгами. Во всяком случае, он не возьмет их без крайней необходимости.

Потом он отпер второй замок. Тяжелая дверь отошла мягко и без скрипа: видимо, петли были отлично смазаны. Ложкин вздрогнул – ему показалось, что кто-то потянул с той стороны. Он прислушался, ожидая услышать хоть что-нибудь, но услышал лишь гулкую объемную тишину. Просто сквозняк, ничего больше, – подумал он. – Сквозняк и нервы.

Самое главное находилось именно здесь.

За дверью виднелся темный коридор и хорошо освещенная лестница с высокими ступеньками. Видимо, электричество здесь включалось автоматически, как в холодильнике. Ложкин прошел сквозь коридор, стараясь ступать очень тихо, продолжая прислушиваться к тишине, и остановился перед первой ступенькой из тридцати пяти; узкая лестница поднималась над ним, как длинная труба. На ступеньках лежала пыль, а в ней отпечатались следы, напоминающие следы ворон на снегу. Впрочем, это были следы гораздо более крупной птицы. Пыль выглядела так, словно человек не поднимался здесь уже несколько месяцев. В самом верху трубы виднелась щель приоткрытой двери. Двери, которую невозможно запереть, двери в иной мир.

Глина, которую он взял с собой, была приятного розово-коричневого оттенка, она оказалась очень пластичной и имела равномерную консистенцию. Хорошо держала форму. Хорошо смешивалась с обыкновенной глиной, и Ложкин поначалу точно выдержал пропорцию один к десяти, о которой говорил дед. Выдержал, а затем добавил еще чуть-чуть. Он не мог удержаться – как артист Куравлев, который все же взглянул на карикатурно нелепого Вия.

Итак, он изготовил смесь. Она не давала трещин при предварительной просушке. Когда ее поверхность высохла до кожаной твердости, Ложкин занялся точной проработкой деталей. Он собирался изготовить довольно простую вещь, скорее упражнение, чем серьезную скульптуру: модель своей левой руки. А свою руку он лепил уже столько раз, что знал наизусть каждую морщинку на ней.

Он вылепил точный рисунок вен, остановился на выступающих костях пальцевых суставов. Сейчас кости выступали чуть сильнее, чем обычно, потому что рука стала тоньше; за последние дни Ложкин заметно похудел. Закончив с этим, Ложкин прорисовал основные морщины и линии ладони, сделал линию жизни длиннее и глубже, из какого-то детского суеверия выровнял линию судьбы. Линию сердца он почти не изменил, она и так была превосходна. Особенно тщательно он вылепил ногти и отшлифовал их до матового блеска; как ни странно, глина это позволяла. Затем отнес модель в печь.

У деда имелось две печи для обжига: маленькая и большая. Большая имела рабочую камеру величиной с кабину лифта, маленькая была чуть больше обычной микроволновки и работала на том же принципе. Большая стояла во дворе, маленькая – в доме. Обе имели хорошую регулировку температуры, с большим диапазоном и точной настройкой. В большую печь был встроен компьютер, для компенсации конвекционных потоков, для различных градиентов нагрева, для поддержки девяти разных кислородных режимов, для разных скоростей нагрева и охлаждения и для всего прочего. Ложкин просто не представлял себе, сколько стоит такая печь. Маленькая, попроще, была стандартной и стоила около тысячи долларов. Такие имелись во многих хороших мастерских. К вечеру Ложкин закончил обжиг модели и оставил ее остывать. Теперь ему оставалось только ждать.

Дом стоял на самом краю города, и в километре от него начинался лес. Вечером, около половины девятого, когда небо еще оставалось светлым, Ложкин вышел прогуляться, взяв с собой Полкана, уже пришедшего в себя и веселого, хотя и похожего на старую корзину, из-за страшно торчащих ребер.

Путь к лесу был недолгим, и хорошо знакомым. Вначале Ложкин спустился в овраг, который лежал за огородами. По пути он увидел соседей, которые сосредоточенно копали землю. Ложкин поздоровался с ними, но те не ответили. Они лишь наклонили головы, изображая нездоровое усердие. Ложкин повторил приветствие, но люди отвернулись, не желая его видеть.