Ольга Баранова - Соблазнение монаха

Набрался мужества и пошел. Таким криком можно испугать и льва. Недаром японцы долго тренировались, чтобы кричать «Кьяй!» О зеркалах. Особые металлические зеркала, похожие на крышки от больших кастрюль или ведер — есть такие ведра, эмалированные — ловили и передавали их Томасу. Но в этот раз с Томасом что-то случилось, и он не услышал сигнала опасности. Вы такие хитрые, вы думаете, я вам все секреты монастыря выдам! Я специально их зашифровала под термином «зеркала», чтобы вы не догадались.

И проснулся от крика. Томасу снилось, что Сарина кричит. Проснулся — действительно кричит. Томас быстро встал, надел туфли и пошел выяснить, в чем дело. Он осторожно спускался по ступенькам, соображая, как действовать. Еще не видя противника, он ловил его мысли и думал, как поступить. В одно мгновенье он очутился у клетки Сарины, и понял что беспокоился напрасно, — против него стоял такой же монах, как он.

Сарина визжала так, как будто ее резали. На самом деле она кричала от страха. В первую минуту монах обиделся — что она так кричит из-за него! И принялся разглядывать противника. Я пишу так, как будто целый час прошел, на самом деле сосчитайте: «Раз, два, три!» и получите точное время действия.

Но тут противник — второй монах — кинулся на монаха с мечом. «Интересно, из какого металла меч?» — подумал монах, хотя и так видел, что из плохого. Он увернулся и, мгновенно переместившись на ступеньку выше — действие происходило на лесенке, до которой монах добежал, дико сжимая меч, но тут же повалился — и это дало возможность монаху убежать. Прямо из-под него, нет, из него — вывалились две деревяшки с привязанными к ним шнурочками — это Аман нацепил на ноги небольшие ходули, чтобы сравняться с монахом. Амана послал монарх, чтобы тот заманил Сарину обратно в дом — на Амане была надета маска (на лице: изображающая монаха) и подпорки, чтобы выглядеть выше. В тот момент, когда Аман — да еще с разбегу — ступил на лесенку, подпорки вывалились (шнурки разорвались), и бедный слуга повалился лицом — настоящим лицом — вниз и больно ударился своим коротеньким носом. Он потер нос, сел на ступеньки спиной к Томасу — Томас уже поджидал противника на балконе (лесенка вела на балкон) в надежде, что тот бросится за ним. Так и случилось. Аман, кряхтя, поднялся, и, уже собирая одной рукой складки (ряса оказалась ему длинна), спотыкаясь, продолжил дуэль. Для этого он вышел на балкон и замахнулся мечом. Фигура Томаса четко выделялась на фоне светлого неба — человек всегда темнее неба, но это не значит, что была не темнота, а светлота — просто глаза Амана уже присмотрелись, пока он осторожно выползал, высовывая, как папа-Падишах, голову из отверстия в стене, именуемого дверью, и которым органически заканчивалась несчастная лестница. Свежий ветер обхватил его лицо, и принялся рвать и метать, нанося удары мягким кулаком, подобно тому, как боксеры надевают перчатки и дубасят противника — но, как впервые надевший перчатки думает, что они — для устранения противника, а не для смягчения ударов его собственных рук — правильнее их было бы назвать «варежки», но это к слову — так ветер недоумевал, зачем вылезать ночью с мечом в руке на балкон — ничего же не видно! Это был первый случай в его практике, когда кто-то напал на монаха, и, естественно, ветер защищал. Но монах не нуждался в защите. Он стоял, как изваяние, и смотрел на небо. На фоне синеющего неба четко виднелся его темный силуэт. Неожиданная мысль пришла в голову Амана. Что, если этот человек нуждается в защите? И Аман, повернув свой меч рукояткой к монаху, подал длинный кусок железа человеку. Томас взглянул на него, и Аман на всю жизнь запомнил этот взгляд. Монах одновременно и жалел, что появился на этот свет и что ввел в заблуждение Амана, принудив его поднять против себя меч («Это значит, я не очень силен, — подумал монах, — если бы я был силен, ему не пришло бы в голову со мной драться. И прийти сюда… Сарина!») Он вспомнил о Сарине и, сломя голову, стремглав кинулся вниз по ступенькам, чуть запнувшись о деревяшки, которые бросил Аман. Аман подобрал подпорки и отправился восвояси, сказав Падишаху, что затея не удалась — не удалось выманить Сарину. И думал о том, что хорошо бы выбраться отсюда без потерь. Поэтому он слегка притянул меч к себе (Аман все еще держал его) и, отерев лезвие одной рукой, Томас, подобно тому, как мы вытираем пыль, легко касаясь — второй рукой, точнее, указательным пальцем, провел по лезвию поперек меча, так что меч развалился на две половинки, и одна из них — та, которую не держал Аман — упала на каменный пол со звоном, и осталась там лежать, пока монастырь не развалился, и я, бродя по развалинам, не нашла ее — меч весь заржавел, и только срез — там, где монах провел пальцем, — блистал чистотой. Не меч, а половинка меча — та, что с острием. Когда Аман показал меч Падишаху — рукоятку с оставшимся обрубленным куском железа, Падишах закричал: «Ты сам это отрубил! Трус! Трус! Трус!» (Все боялись идти к монаху — как говорится, монарх не вечен, а свое здоровье дороже — вдруг монах нагонит какую-нибудь порчу, тогда и монарху будешь не нужен — зачем ему калеки!), и пришлось послать Амана, нарядив его в рясу и приделав на лицо маску, искусно сделанную одним из мастеров, всегда готовых услужить для такого дела — маска точно изображала монаха, а голос, полный страсти, и подделывать не пришлось.

Сарина проснулась от того, что ее кто-то звал. Я сейчас одна в комнате, и мне кажется, кто-то стоит за моей спиной. Ой, мама! Жутко. Вчера монах перевел ее в другую комнату, где вместо двери была решетка с крупными, как в клетке у льва, вертикальными прутьями. «Если кто-то будет звать тебя — не подходи, — сказал монах, — даже если это буду я». «Почему — Вы?» — хотела спросить Сарина, но передумала. Монах закрыл за ней «дверь», то есть — решетку, и приказал задвинуть засов, который Сарина не сразу, но поднатужившись, опустила на такую же массивную задвижку — система запоров была такова, что сначала открывался засов, потом — задвижка, и только после этого приходилось вручную отодвигать металлическое бревно типа шлагбаума — это делалось для того, чтобы, если противники монахов применяли гипноз и старались выманить монаха из кельи, ему приходилось сначала хорошо потрудиться, чтобы выпустить себя — с Сарины пот катил градом, когда она отодвинула последний засов — какой уж тут гипноз! Как рукой сняло! Но голос, страстно зовущий, она запомнила навсегда. Соскочив с постели и отбросив тонкий ковер в сторону, которым девушка укрывалась — как была, в легком халате, подбежала к двери и распахнула ее (перед решетчатой дверью была еще обыкновенная, деревянная, и Сарина легко открыла ее).