Виталий Овчаров - Жестокие истины (Часть 1)

  Отвернувшись к окну, он молча жевал пресную картошку. Орозия же изнывала от любопытства: она юлой вилась вокруг парня, надеясь хоть что-то из него вытянуть. Знаменитой маркитантской сварливости как не бывало, а в голосе ее вдруг прорезались какие-то певучие нотки. Но все усилия пошли прахом: Элиот был непробиваем. Его не разговорила даже половинка жареного цыпленка, тайно предложенная по такому случаю. Тогда Орозия плюнула, обозвала его непроходимым тупицей и ушла на рынок. Элиот облегченно вздохнул: оказывается, присутствие экономки тяготило его. Но едва за ней закрылась дверь, как на поварне появился Аршан и стал жадно пить подкисленную уксусом воду. Он всё время нетерпеливо косился на дверь, и глаза его светились азартом, как у псов жандарма Луами, взявших след. Потом на улице закричали, и Аршан, с грохотом швырнув кружку в ведро, выбежал вон.

  Орозия вернулась на удивление быстро и с пустой корзиной. Зато она принесла целый ворох свежих новостей.

  -На рынке торговки говорят: Портузяка в тюрьму посадили, в Умбию! говорила она горячим шепотом и, как Аршан, поминутно оглядывалась на дверь, Заговорщик он: будто самого Ангела хотел извести, и на трон вместо него сесть! Но это же каким говном надо быть, чтобы до такого додуматься, бож-же мой!

  Орозия замолчала, всем своим видом демонстрируя глубину своих чувств, но тут ее посетила новая мысль, и она в нетерпении хлопнула Элиота по руке:

  -Слушай! А на площади было что - не рассказать! Люди как поняли что к чему: ну прямо взбесились! У Портузяка дом спалили, а следом за Детей Ангеловых взялись! И правильно, я считаю: одно другого стоит! В Новом Городе не продохнуть, всё в дыму! У меня платок черный стал, пока домой добежала! И провонялась вся, как истопник. Святая Мадлена: да ты сам посмотри!

  Элиот кивнул: он уже давно видел в окне султан серого дыма, сносимый ленивым ветром в сторону моря. На улице вдруг взвился разбойничий свист, и разом закричали в несколько глоток:

  -Лови его!.. лови!.. Уйдет, гад!..

  Мимо дома, тяжело бухая кованными сапогами, пробежал человек в черном плаще; за ним гнались люди, одетые, как мастеровые. У хлебной лавки они настигли черного человека, повалили его на брусчатку и принялись ожесточенно топтать ногами. Орозия, вся так и подавшись вперед, жадно следила за этим зрелищем, потом выкрикнула, задыхаясь:

  -Дайте, дайте ему, ребятки! Чтоб тебе провалиться, отродье!

  Элиот встал и пошел к себе: Орозия даже не оглянулась. Его никто не беспокоил, и до самого вечера он провалялся в кровати, отвернувшись лицом к стене. Мысли брели по бесконечному кругу, как заморенные ослы, вращающие барабан дробилки. Не о погромах в городе и не о падении Ока думал он. Лицо мастера Годара плыло перед его глазами: вот он, склонился, смотрит... смотрит на зарубленного старика. Отчего он побледнел - кишков, что ли, не видал? Какая-нибудь купчиха, может, и хлопнулась бы в обморок... Да только мастер Годар такого насмотрелся, что другому и не снилось! Как это он ловко ногу оттяпал тому хацелийскому приказчику! Вот это действительно было жутко: хацелиец визжит, кровь ручьем, а он знай себе, пилит и пилит... А у самого зубы оскалены! И ничего - вечером к господину Дрюйссару ушел в шахматы играть; веселый. Что ему старик-слуга? А может... Портуаз, как будто, обмолвился, что они учились вместе. Неужели, всё из-за секретаря? Да кто он ему такой, в конце концов? Не кум, не брат - так, пациент, каких еще воз с тележкой! Приятного, конечно, мало, когда у тебя на глазах знакомого человека хватают. Нет, не то... У лекаря ведь не лицо - маска была! Ни горя, ни сострадания, вообще ничего живого! Словно сама смерть пометила его своей печатью. Да, именно так! Элиот уже видел такую маску: у Бредда ... когда до того дошло, что теперь всё конец!

  Элиот ворочался с боку на бок. Хотел заснуть, но ничего у него не вышло. Наоборот: хуже стало. Ломили суставы, боль злой цевкой проскакивала к виску,а под черепом ворочалась, варилась дурман-каша из слов, образов, звуков.

  Когда стемнело, в дверь осторожно постучали. Элиот сполз с кровати и зажег свечу.

  -Заходите! - сказал он сиплым от долгого молчания голосом.

  В комнату вошел мастер Годар и без приглашения уселся на табурет.

  -Странно, - произнес он, глядя куда-то в сторону, - Бывшему каторжанину и будущему лекарю как-то не с руки пугаться крови.

  Глаза Элиота поплзли на лоб: впервые мастер Годар не смог угадать его тайных помыслов! Может, оттого, что сам он думал сейчас совсем о другом?

  Элиот неохотно произнес:

  -Я... не...

  -Что?

  -Не испугался! - закончил он, - Мне самому показалось, что вы... тоже...

  Лекарь утвердительно кивнул головой. Слова Элиота упали в него, как камни в озеро. И пошли ко дну: в тину.

  -Я уезжаю из Терцении! - сказал он неожиданно, - Так сложились обстоятельства. Дом вверяю заботам Орозии.

  Вот оно! Вот о чем он думал всё время!

  Догадка полыхнула в Элиоте, подобно молнии в ночи. И тут же молния поблекла, съежилась, заслоненная простой мыслью, от которой ноги сделались ватными, а сама комната дрогнула и поплыла куда-то вбок. Для него не находилось места рядом с мастером Годаром. Его бросали, словно пса, который по какой-то причине превратился в обузу. И вдруг такая тоска обрушилась на Элиота, что ему захотелось лечь на пол и заскулить - как тому псу, потерявшему хозяина.

  -А... а я? - выдавил он.

  -Об этом я и хотел поговорить с тобой, юноша, - поспешно сказал лекарь, - Было бы нечестно с моей стороны... Я не знаю, что со мной станется завтра; имею ли я право брать на себя ответственность за другого, когда не в силах отвечать даже за себя... Находиться со мной рядом опасно. В нынешнем моем положении...

  -Вы оставляете меня? - перебил Элиот.

  -Нет, не так! Не оставляю! В общем, решай сам! Или со мной, или...

  Элиот молчал, но его колотила крупная дрожь. Облегчение мешалось в нем со злостью на мастера Годара. Он не имел права говорить так! Даже думать! Ответственности побоялся! Да, правы те, кто считает, что философы хуже чумы и мытарей...

  -Успокойся, - мягко произнес лекарь, - Успокойся.

  Его рука легла Элиоту на плечо. Тот хотел сбросить эту руку, но в последний момент остановился.

  Пульс.

  "Пульс есть зеркало сердечной мышцы! - вспомнились слова мастера Годара, - Нитевидное биение укажет опытному лекарю на порок сердца; когда же встечаем пульс сухой и быстрый - смело говорим о нервном возбуждении пациента или об избытке горячей крови в членах.". У мастера Годара был рваный, суматошный пульс: словно щегол трепыхался в сетях птицелова. А ведь он и сам едва сдерживается, - понял Элиот. Ну и дела!