Станислав Лем - Дневник, найденный в ванне

— Ах, так…

— Да, это именно так. Сознаюсь, я превысил свою компетенцию, оставив его на прежнем месте. И чтобы закопать меня, вас направили прямо к старику. Интрига…

— Да, но ведь я случайно зашел в его комнату! — вырвалось у меня.

Прежде, чем я успел пожалеть о своих словах, офицер криво усмехнулся.

— Можно подумать, от того, что вы зашли бы в соседнюю комнату, что-нибудь изменилось бы, — пробормотал он и опустил глаза.

Призрачное зрелище череды совершенно одинаковых седых розовеньких старичков в очках с золотой оправой, которые терпеливо улыбались, поджидая меня за своими столами, бесконечная галерея чистых убранных, светлых комнат встала перед моими глазами, вызвав во мне внутреннюю дрожь.

— Так значит, не только в этой комнате?

— Ну конечно, ведь мы должны действовать наверняка!

— И в этих других комнатах тоже?

Он кивнул головой.

— И все они…

— Перевербованные, разумеется.

— На кого же они работают?

— На нас и на них. Вы же знаете, как это бывает. Но мы их держим крепко, и на нас они работают продуктивнее.

— Но постойте… Что это он мне плел о планах мобилизации?.. О тысячах вариантах оригинала?..

— О, это был шифр, опознавательный шифр, пароль. Вы, видимо, его не понимали, потому что это был их шифр, а он наверняка решил, что вы не хотите понимать, а значит, уже знаете о его предательстве. Мы ведь все носим нагрудные дешифраторы…

Он расстегнул мундир на груди и показал мне спрятанный под рубашкой плоский аппарат. Я тут же вспомнил, как офицер, который ехал со мной в лифте, прижимал руку к сердцу.

— Вы упомянули об интриге. Чья это была интрига?

Офицер побледнел. Его веки задрожали и опустились, несколько секунд он сидел с закрытыми глазами.

— Сверху, — прошептал он. — Сверху явно метили в меня, но ведь за мной нет никакой вины… Если бы вы воспользовались хотя бы частью своих широких полномочий и…

— И что?

— И замяли бы это дело, то я сумел бы…

Он не договорил. Затем какое-то время с близкого расстояния изучал поверхность моего лица.

Я видел блестящие, как стекло, белки его застывших, расширенных глаз. Пальцами рук, сложенных на коленях, он гладил, мял, дергал материал мундира.

— Девятьсот шестьдесят семь на восемнадцать на четыреста тридцать девять, — умоляюще прошептал он.

Я молчал.

— Четыреста одиннадцать… Шесть тысяч восемьсот девяносто четыре на пять! Нет? Тогда на сорок пять! На семьдесят!

Он заклинал меня дрожащим голосом. Я продолжал молчать. Он встал, бледный как стена.

— Девятнадцать? — сделал он еще одну попытку. Это прозвучало, как стон.

— Ага, значит, так? — сказал он. — Понимаю. Шестнадцать?.. Хорошо… Что ж… Прошу меня извинить.

Прежде чем я пришел в себя, он вышел в соседнюю комнату.

— Господин офицер! — крикнул я. — Подождите же! Я…

За приоткрытой дверью грохнул выстрел, вслед за которым послышался звук падающего тела. Остолбеневший, со вставшими дыбом волосами, я стоял посреди комнаты. "Бежать!" — зазвенело у меня в голове, но в то же время, весь обратившись в слух, я ловил звуки, все еще доносившиеся из комнаты. Что-то слабо стукнуло, словно каблук ударился об пол. Еще один шорох… и тишина, полная тишина. Через щель приоткрытой двери была видна нога в форменной штанине. Не спуская с нее глаз, я попятился задом к выходу, ощупью нашел ручку и надавил на нее.

Коридор — я проверил это двумя косыми взглядами — был пуст. Закрыв за собой дверь, я повернулся и прижался к ней спиной. Напротив, небрежно опираясь рукой о филенку, в распахнутой двери неподвижно стоял приземистый офицер и не отрываясь смотрел на меня. Внутри у меня все оборвалось. Я перестал дышать, ощущая, как делаюсь все более плоским под его слегка скучноватым ледяным взглядом. Его лицо, широкое, толстощекое, выражало все более явное неудовлетворение и недовольство.

Он извлек из кармана какой-то маленький предмет — перочинный ножик? подбросил его вверх раз, другой, третий, по-прежнему не спуская с меня глаз, затем крепко схватил его, провел указательным пальцем — с тихим треском выскочило лезвие. Он попробовал его подушечкой большого пальца, усмехнулся одними уголками губ, медленно прикрыл веки, словно бы говоря «да», после чего отступил в свою комнату и закрыл дверь.

Я стоял и ждал. В тишине возник носовой певучий звук поднимавшегося где-то лифта. Звук ослаб, исчез. Я снова слышал лишь шум собственной крови. Наконец я оторвал руки от лакированной поверхности двери. Мог ли он наблюдать за мной через замочную скважину? Нет, она была маленьким черным пятнышком.

Шаг… Затем второй, третий…

Я снова брел по бесконечным коридорам, сходившимся, расходившимся, без окон, залитым светом, со стенами без единого пятнышка, с вереницей сверкавших снежной белизной дверей, измученный, слишком обессиленный, чтобы решиться на еще одну попытку вторгнуться куда-либо, позволить вовлечь себя в еще один из тысяч водоворотов, поджидавших меня за звуконепроницаемыми перегородками. Время от времени я пытался отдохнуть, опершись о стену, но стены были слишком гладкими, слишком вертикальными, не давали надежной опоры.

Часы, не заведенные мною вовремя, встали неизвестно когда, и я не знал, день сейчас или ночь. Иногда я ловил себя на том, что двигался в каком-то трансе, теряя чувство реальности, когда хлопанье какой-либо двери или звук трогающегося лифта внезапно приводили меня в себя. Я пропускал людей с папками, в коридорах то становилось совсем пусто, то офицеры целыми процессиями двигались в какую-то одну сторону. Возможно, работа шла здесь круглые сутки. Я видел, как люди выходили из кабинетов, и видел других, которые их сменяли, но плохо помню, что было со мной самим. Собственно, я не помню из этого странствия ничего, хотя и двигался куда-то, входил в лифты, куда-то ехал, выходил, даже отвечал, когда ко мне приставали с какими-то пустяками — хотя, может, мне просто желали "спокойной ночи".

Мое сознание не воспринимало ничего, только отражало окружающее. Наконец, неизвестно каким образом, я очутился в проходе, ведущем к туалетным комнатам. Пройдя в одну из дверей, я обнаружил, что попал в похожую на операционную, сверкающую никелированными трубками и кафелем ванную комнату с мраморной, резной, словно саркофаг, ванной.

Едва усевшись на ее край, я почувствовал, что засыпаю. Последним усилием я хотел погасить подсматривавший за мной свет, но выключателя видно нигде не было. Некоторое время я сидел, покачиваясь, на широком краю ванны. Отблески отраженного от никелированных предметов света назойливо лезли в глаза, вонзались в веки, поигрывали бликами на ресницах.