Альгис Будрис - Падающий факел

Голос у мальчика – Хармон просто не мог заставить себя думать о нем, как о мужчине, в отношении возраста или как-то иначе – был бесцветным и неуверенным. На Хармона он смотрел с застенчивой дружелюбностью.

– Заседание уже закончилось? Господа Стэнли и Генович только что вышли из лифта.

– Они говорили с тобой?

Мальчик неловко покачал головой.

– Нет, не говорили.

Скорее всего, они сделали вид, что не замечают его. Это было проще всего. Разговор мог смутить и ту, и другую сторону. Да он и сам чуть было не сделал то же самое, чуть было не проскользнул мимо бочком с виноватым видом. Возможно сегодняшний их разговор последний, неожиданно сообразил Хармон.

– Да, Майкл, все кончилось. Но господин Йеллин и другие еще наверху.

– Правда? Тогда я лучше еще немного подожду.

Из тактических соображений во время собраний кабинета Майкла всегда удаляли из дома. Никто никогда не думал об этом, так привычно это стало, выходило как-то само собой с самого начала и неизменно продолжалось в течение остальных лет. В конце концов, какая польза от крутящегося под ногами мальчишки на заседании Правительства? С годами мальчик повзрослел, но привычка уходить из дома перед каждым собранием кабинета осталась.

Хармон, который лишь считанные разы навещал Вайермана неофициально, особенно после того, как их позиции в обычной жизни начали разниться так значительно, не имел возможности познакомиться с Майклом поближе. В первые годы деятельности «правительства в изгнании» у Президента и кабинета работы было столько, что маленькая фигурка мальчика замечалась лишь случайно и мимоходом, как неясная точка где-то далеко на заднем плане. Какими были отношения Майкла с родителями сейчас, Хармон не знал. Но можно было догадаться, что Президент смотрел на сына как на одно из разочарований в жизни – стоило лишь слегка вдуматься в этот вопрос, и подозрение переходило в разряд уверенности – наверняка детство мальчика проходило в основном в обществе матери. Было или первое результатом второго или наоборот, Хармон мог только гадать. Он смутно помнил происходящее на борту корабля, где Майкл, тогда очень смышленый и живой ребенок, постепенно превращался из младенца в маленького мальчика, своим шумом и играми постоянно мешающего важным занятиям отца. Со временем живость из Майкла ушла, и он изменился. Очень сильно изменился.

Сейчас он разговаривал с четким центаврианским акцентом, и догадаться о том, в каком мире он появился на свет, было невозможно. Одежда Майкла, само собой более чем недорогая, хоть и не являлась отражением последнего писка местной моды, тем не менее носилась им в манере, принятой среди центавриан и совершенно отличающейся от земной.

– Есть какие-нибудь новости? – спросил Хармона Майкл Вайерман.

Новости? Даже этот юнец, подумал Хармон, и тот понимает, что шестеренки их ходиков давно заржавели. В одном слове он ухитрился выразить кризис политики Правительства, которому вот уже двадцать лет было некем править.

Хармон помолчал, раздумывая над ответом.

– Что сказать, может статься, что очень скоро ты вернешься на Землю, сынок.

– Вы имеете в виду, что центавриане наконец решили что-то сделать для нас?

– Скорее, они решили помочь вам разобраться в своих делах самим.

Майкл удивленно вскинул на Хармона глаза.

– Помочь нам? Разве вы больше не с нами?

– Я… боюсь, что нет, Майкл.

– Неужели вы не хотите вернуться, господин Хармон?

– Я… – Хармон покачал головой.

– Неужели вы не тоскуете по родине? Разве вы не хотите снова увидеть Землю?

Нотки недоумения и удивления в голосе Майкла превратились в откровенное неверие.

– По правде говоря, Майкл…

– Неужели вам нравится жить здесь? Вам что, нравятся эти люди и то, как они живут?

Внезапно разволновавшись, молодой человек больше не слушал его. Впервые Хармон видел его таким – подлинным энтузиастом, с жаром отстаивающим свои идеи. Невероятно, почти с первой же фразы он затронул область высшего интереса сына Вайермана.

– То, как они живут?

– Вы понимаете, что я имею в виду. Они грубы, они неотесаны, они не умеют себя вести… земляне совсем другие.

Хармон глубоко вздохнул.

– Ты так хорошо знаешь землян, Майкл?

Парень покраснел.

– Ну… конечно, я почти не помню Землю…

В течение нескольких секунд Майкл, чуть успокоившись, искал возможные контрдоводы. Потом снова бросился в атаку с удвоенной силой.

– Моя мать много рассказывала мне о людях Земли и о том, какой там была жизнь. Она показывала мне фотографии самых известных мест на Земле – большие красивые здания, музеи и библиотеки. Она рассказывала мне о Пятой Авеню, о Триумфальной Арке… – выговаривая последнее название, сын Вайермана запнулся. – О Женеве и Риме… о всех знаменитых городах.

– Я понимаю… Тогда наверно ты заметил, что многие земные здания ничуть не выше центаврианских. К тому же, музеев немало и тут.

– Я знаю. Но здесь никто не ходит в музеи, они никому не нужны.

– Да, ты прав… – Хармон почувствовал полную неспособность возразить что-то. Что может занять место мечты, которую лелеяли всю жизнь? Какие слова, какие аргументы могли одолеть искренние и глубинные эмоции?

– Значит, ты считаешь, что земляне и центавриане непохожи друг на друга?

– Конечно, а как же иначе! – воскликнул Майкл Вайерман. – Возьмите хотя бы историю. Откуда здесь взялись все эти люди? Просто они не нашли себе место на Земле. Это или неудачники, или отщепенцы. Вместо того чтобы попытаться влиться в круг цивилизованного общества, они бежали от него.

– И какое общество могли построить такие человеческие отбросы на Чиероне? Они трудились – само собой они трудились, но каждый из них сам по себе, не вспоминая о своем соседе – они достигли успехов в технике – а почему бы и нет, ведь планета богата полезными ископаемыми, только давай копай, любой добытчик за год делал себе тут состояние – но что здесь за жизнь? Все думают только о себе, наводнили свой мир блестящими безделушками и ревущими машинами и ни о чем больше не помнят.

– Что за наследство они могут оставить своим потомкам? Какие у них идеалы? Что у них за образование? Да, среди них встречаются симпатичные люди. Некоторые из них довольно умны. Некоторые из них серьезно смотрят в перспективу и не зарываются носом в рутину. Некоторые из них даже говорят о том, что жизнь должна быть устроена иначе – но все эти крупицы тонут в общей массе; на фоне толпы эти единицы ничто.

Лицо Майкла Вайермана пылало. Он словно бы поджидал здесь Хармона, чтобы высказаться и теперь желает спора, горячей дискуссии – а может быть просто хочет, чтобы его переубедили?