Игорь Ткаченко - Разрушить Илион

Я понял, что делать дальше.

Я прочел десять тысяч книг по архитектуре. Корбюзье и Нимейер мне не подходили: слишком легковесно и ненадежно. Готика была хороша, но слишком трудоемка. Мне нужна была надежность, прочность и простота.

Я подкупил строителей, подъемные краны доставляли мне бетонные блоки прямо на балкон.

Днем я выкладывал стены и башни, копал ров, а ночью ходил вокруг дозором, подливая масла в светильники и распугивая тени по углам пламенем факелов.

Я выложил стены в сто локтей толщиной и пятьсот локтей высотой. Они были неприступны. Двойные Скейские ворота обшил листовой медью и снабдил прочными запорами. Вырубил всю растительность в долине Скамандра, и до самого моря открывался прекрасный обзор. Никто не мог подкрасться незамеченным.

Я закончил работу и впервые уснул спокойно. Я спал чутко, едва слышные всхлипывания разбудили меня. Вероника сидела на постели и плакала, вздрагивали прикрытые легкой тканью худенькие плечи. Она изо всех сил сдерживала слезы и изо всех сил дула в сложенные лодочкой ладошки. И тогда ее лицо освещалось исходившим из ладошек трепетным светом.

Почувствовав мое движение, она схлопнула ладошки и прижала к груди.

- Покажи, - приказал я.

Она не посмела ослушаться и протянула мне на ладони крохотный, едва мерцающий уголек.

- Что это?

- Звезда, - прошептала она.

Я скрипнул зубами: кто-то все-таки умудрился прокрасться!

- Откуда?

- Из зенита.

- Кто?

Она не ответила, по щекам заструились слезы. Я схватил звезду, и она сразу же погасла. Первым желанием было зашвырнуть эту безделицу куда подальше, но у меня оставалось еще немного цемента, и я замуровал звезду в стену.

А утром, обходя крепость дозором, я увидел на горизонте множество черных точек. Они быстро приближались. Тысяча двести черных крутобоких кораблей, вспарывая длинными веслами воду, неслись к моему берегу.

Что и следовало ожидать. Было бы странно, если бы они не явились.

Во мне было пятьсот локтей вышины и сто локтей толщины. Портландский цемент делал меня монолитным. Дрожь предвкушения пробежала по моим стенам, в которых не было изъяна. Подобрались и напружили мышцы готовые к осаде башни.

Я усмехнулся и стал ждать.

Самое вкусное в капусте - кочерыжка. Верхние листья обычно вялые, тонкие, почерневшие по краю, отделяются легко. За ними еще слой листьев и еще. Они пожестче и потолще, ломаются с сочным хрустом, скрипят. Растет на столе груда листьев. Из них можно приготовить множество вкусных вкусностей.

Можно сделать голубцы, а можно мелко пошинковать и потушить или пересыпать солью, придавить гнетом без жалости, а зимой... Да мало ли чего можно сделать!

Но кочерыжка!

Я обдирал себя как капустный кочан. Росла и росла на столе груда листьев. И каждый лист-я. Я-у-костра, я-в-темноте, я-на-каменных-плитах, я-бегущий-по-дороге и я-преграждающий-путь...

Был я, который написал "у меня жена ведьма", и был я, который спросил: "А почему, собственно, ведьма?" А другой спросил: "Слушай, а какая она - Вероника?" И тогда всеначали говорить наперебой, и каждый говорил о другой Веронике.

Я обдирал себя как капустный кочан и боялся: вдруг этот лист последний, а кочерыжки нет?

Я обдирал себя как капустный кочан и сомневался: вдруг Вероники, моей Вероники, вообще нет? Вдруг я ее выдумал?

Я обдирал себя как капустный кочан и ждал: сейчас, вот сейчас подойдет Вероника и скажет "хватит".

Но листья не кончаются. Вероника не прдходит, а часы остановились без пяти пять. Чтобы как-то узнавать время, я каждую минуту вручную передвигаю стрелки.

А если еще один листик содрать, а?