Юрий Греков - Случай с монтером Жуковым

Нo он, бессмысленно надеясь, продолжал метаться по улицам, пугая прохожих расспросами, и кто знает, сколько бы это продолжалось, если бы не показался вдалеке медленно шествующий посреди постовой участковый Хрисов в низко надвинутом золотом венке. Жуков замер, как вкопанный, потом метнулся в кстати подвернувшийся проулок и через несколько шагов очутился перед широкой набухшей дверью с корявой вывеской: "Бухвет". И, толкнув дверь, он шагнул через высокий порог.

Подлетевший официант в долгополой малиновой рубашке, не спрашивая, провел его к свободному столу, отскочил, и через секунду, залитый в длинный черный фрак, поставил. перед Иваном большую деревянную кружку. Он появлялся еще не раз, как будто угадывая, что кружка у Ивана пустеет. И каждый раз появлялся одетый самым неожиданным образом, а один раз даже с бородой до пояса. Но Ивана удивить уже было трудно...

Из кухонной двери, распахнутой прямо в зал, сильно чадило. Над тесно сдвинутыми столами и лавками низко нависал густой табачный дым. То и дело чавкала забухшая входная дверь, и вместе с вошедшим врывались с холода клубы пара, мешались с дымом и чадом. Воздух слоился и дрожал, странно искажая лица и фигуры сидевших за кружками людей. Обрывки разговоров, которыми гудел зал, .вдруг явственно доносились до Ивана от самых дальних столиков, терявшихся в дымном полутумане. Он то вслушивался, то уходил в себя - механически, бездумно.

За соседним столиком сидели двое - оба удивительно на кого-то похожие. Иван чуточку, как-то нехотя, напряг память: ну да, один - вылитый Кот в сапогах; второй, - длинноносый, задиристый,-был удивительно похож на пожилого Буратино.

Кот в сапогах спросил:

- Слушай, а как ты относишься к экзистенциализму?

- Никак, - отвечал Буратино.

-Мне трудно поверить! - удивился Кот. -Разве можно "никак" относиться к экзистенциализму?!

-А мне начхать, - ответил Буратино, погружая в кружку длинный нос.

-Ты рисуешься!-возмутился Кот.

-Никак нет,-сказал, в кружку Буратино,- не художник...

Тут появился официант и поставил перед Иваном новую кружку, на секунду заслонив собой Кота с Буратино. А когда он снова отскочил, за Соседним столиком сидели два старика в черных высоких клобуках. "Монахи, что ли?" вяло подумал Иван. От столика донеслось:

- Милость без правды - малодушество есть. правда без милости-мучительство... Второй голос резко ответил:

- Чтый да разумеет!

Прислушиваться Иван не стал, и голоса как-то отдалились, словно говорившие отодвинулись далеко-далеко.

Хлопнула дверь, воздух сотрясся, и в противоположном конце зала открылись два сдвинутых стола. За ними, откинувшись на спинки стульев, сидели в расшнурованных синих куртках молодые усатые парни. Один вдруг поднялся и, высоко вздев кружку, завел:

- Нам каждый г-о-о-ость дарован богом... Собутыльники замолчали, подняв свои кружки.

- Какой бы ни-и-и был о-о-он земли... - тянул стоявший.

На лицах сидевших было написано ожидание и, когда их товарищ пропел:

- В парче иль ру-у-убище убогом... Bce гаркнули в один голос:

- Аллаверды!

Воздух заколебался снова, и клубы пара и дыма затянули пирующих в дальнем углу. И тут Иван услышал прямо у себя над ухом:

- Ярыжка, а ярыжка!

Нисколько не относя это обращение к себе, Иван оглянулся, привлеченный непонятным словом. К нему близко наклонился хитроглазый мужичонка с кривой, влево, бороденкой. Зашептал:

- Пиши. Быстро надо. Две денги дам.

- Что писать? - удивился Иван.

Мужичонка сдвинул кружки в сторону, присел на невесть откуда взявшийся стул и вполголоса спросил:

- Бланок-то есть?

- Какой "бланок"?

-Эх ты, ярыга-ярыга, голь кабацкая,-буркнул мужичонка недовольно, полез за пазуху, достал смятую бумажку и, расправив на столе, пододвинул Ивану:

- Пиши давай.

Иван мутно уставился на бланк с грифом "Срочная телеграмма".

- Пиши давай, пиши, - недовольно заторопил его кривобородый.

Иван достал авторучку. Чего, спрашивается, не написать, если просит человек, может, неграмотный,-подумалось равнодушно.

Мужичонка, поминутно сторожко оглядываясь, наклонился близко-близко и чесночно зашептал Ивану в самое ухо:

- Так, значит. Пиши: царю-государю бьет челом и извещает сирота твой государев Мишка Иванов, сын Чулков, на Александра Федорова, сына Нащокина, а прозвище на Собаку, что хочет тот Александр крестное целование порушить... мужичонка задохнулся, перевел дыхание, оглянулся и снова зашептал:-а тебе, праведному государю, изменить, хочет отъехать со всем своим родом в иную землю, а называет себя царским родом, и хочет быть тебе, государю-царю супротивен... Написал?

- Написал, - кивнул Иван.

- Ты пояснее, пояснее-то пиши. Ну, значит, дале так: Как Федор Иванов, сын Нащокин, у царя Василья Ивановича Шуйского царский посох взял из рук, так теперь Александр Нащокин хвалится тем же своим воровским умышлением на тебя, праведного царя, и Московским государством, твоею царскою державою смутить. Точка. Давай сюда.

Мужичонка схватил бланк, бросил на стол две кривые монетки и растворился в клубах дыма. - Вы позволите? - у столика стоял опрятно одетый полупожилой человек с французским выражением лица. Иван вспомнил-видел его мельком в первый день, когда, идя к себе на квартиру, наткнулся на участкового.

- Пожалуйста, - кивнул он на свободный стул.

- Да, сегодня прорыв большой, - непонятно сказал тот, садясь и медленно оглядывая зал. - Нy, что ж, не скрою, ожидал вас здесь увидеть. С тем и пришел. Позвольте представиться - Гай Петрович Сверливый, преподаватель халдейской истории в местном гимнасиуме.

- Иван Петрович Жуков, электромонтер,- казал Иван, пожимая протянутую через стол руку.

- Так-так, Иван Петрович, - проговорил Сверливый, пододвигая к себе принесенную долгополым официантом кружку. - Как вам наша брага нравится?-он сделал ударение на слове "наша". И - не ожидая ответа:

- Всю жизнь прожил в городе. Всех наших горожан знаю, если не поименно, то в лицо. Вас не знаю. Хотя вы и очень похожи на одного молодого человека. Но-только похожи. Значит, вы из этих, - он легким кивком показал на сидевших вокруг. - Не ошибаюсь?

Издалека донеслось:

- Аллаверды!

Иван вздрогнул и, почувствовав на себе внимательно-доброжелательный взгляд своего неожиданного собеседника, вдруг решился... Когда он закончил, его поразило то, что учитель нисколько не удивился его рассказу. Еще недавно внимательный, взгляд Гая Петровича стал каким-то рассеянным, блуждающим бесцельно. Но Жуков едва успел пожалеть о собственной откровенности, как учитель совсем другим, робким и одновременно полным скрытой надежды голосом спросил:

- Скажите, не осталось у вас случайно каких-нибудь монет из того, из вашего времени?