Эдгар Пенгборн - Дэви. Зеркало для наблюдателей. На запад от Солнца

— Видеть ты раньше, — сказал мут.

Отсюда он, должно быть, наблюдал за мной в мои прошлые визиты на Северную гору — меня, с моим острым зрением и слухом, разглядывало этакое чудище, а я не ведал ни сном ни духом! Впрочем, он не будет судить так, как сделали бы люди, об обезьяньих ухищрениях мальчишки, думающего, что он остался один; эта успокаивающая мысль посетила меня чуть позже.

Он рассказал мне о своей жизни. Простые обрывки языка, которыми он пользовался, изменившиеся за годы, когда он говорил только с самим собой — я не буду записывать тот разговор, который состоялся в действительности. Мут махнул рукой куда-то на северо-восток, где с нашей высоты мир казался зеленым морем под полуденным золотом — он родился где-то там, если я правильно его понял. Он говорил о путешествии в «десять снов», но я не знаю, какое расстояние он мог проходить за день пути. Его мать, бывшая, очевидно, крестьянкой, вырастила его в лесу. Для него рождение было чем-то непонятным. «Начаться там», — сказал он, попытавшись пересказать мне то, что его мать говорила ему о рождении, но бросил эту затею, как только я показал ему, что понял. Смерть он понимал, как окончание. «Мамин мужчина перестать жить» — до его рождения, мне кажется, он это имел в виду. Описывая свою мать, он мог сказать лишь: «Большой, хороший». Я думаю, она была какой-то очень полной крестьянкой, которая умудрилась скрывать свою беременность на первых месяцах, и возможно, смерть мужа все только упростила.

По закону, о любой беременности следует немедленно сообщать гражданским и церковным властям; никакую беременную женщину нельзя оставлять в одиночестве после пятого месяца; и при каждых родах должен присутствовать священник, чтобы решить, нормален ли ребенок, и избавиться от него, если это мут. Существуют случайные нарушения этого закона — Бродяги, к примеру, которые вечно в пути, могли бы обходить его гораздо чаще, чем они делают это в действительности, — но закон тоже существует, и его приходится исполнять как религиозным, так и светским властям.

Матери этого мута никто не помогал растить его до возраста где-то между восемью и десятью годами, кроме большой собаки. Это был один из огромных волкодавов, без которых не обойтись крестьянской семье, вынужденной жить вне спасительного частокола. Собака охраняла ребенка, когда мать не могла оставаться с ним, и старилась по мере того, как он рос.

У нас на «Утренней Звезде» есть два волкодава, принадлежащих Диону, Роланд и Рома. Сейчас они достаточно дружелюбно настроены, но когда Дион пребывал в мрачном расположении духа из-за несчастий, произошедших в Нуине — нашего поражения в войне, вынужденного бегства, краха почти всех реформ, начатых в ту пору, когда он был Регентом, а мы с Ники его неофициальными советниками — никто, кроме самого Диона, не отваживался приближаться к ним; даже Ники и Нора Северн с Гретой Шон, наложницы Диона. Собаки не любят качку — у Роланда целых два дня была морская болезнь, — но запросто выживают на рационе из копченого мяса и галет, которых никто для них не жалеет.

Вчера вечером Ники стояла на палубе, глядя на ту часть горизонта, за которой лежал Нуин, и Роланд подошел и сентиментально прислонился к ее бедру. Она потрепала его по голове; а я смотрел на то, как западный ветерок теребит его серую шерсть и блестящие каштановые волосы Ники. Они подстрижены совсем коротко, по-мужски, но она — женщина во всем, и одевается в несколько простых платьев, что сшила себе из корабельного запаса ткани — увы, большинство из нас оказались на корабле лишь с тем, во что были одеты в тот омерзительный день. Вчера на Ники была блузка и юбка из самой простой льняной ткани… женщина с головы до пят, но в таком настроении, что лучше не подходить близко[6], думал я, так что я и не подошел, несмотря на бешеное желание схватить ее за тоненькую талию и покрыть поцелуями смуглую шею и плечи. Роланд, получив порцию ее небрежного внимания, отошел и лег на палубу поодаль, восхищаясь ею и ожидая, не взглянет ли она на него еще раз. Он вполне мог отдавать себе отчет (как и я), что несмотря на противостояние мужского и женского тщеславия и мужской и женской глупости, женщины все-таки — люди.

Мать обучила мута речи, теперь искаженной многолетним сроком, когда у него было слишком мало возможности использовать ее. Мать научила его выживать в лесной глуши — охотиться, ставить ловушки, ловить руками рыбу в ручьях, находить съедобные растения, подкрадываться и, что гораздо важнее, скрываться. Она учила, что он должен избегать всех человеческих существ, поскольку они убьют его на месте. Ума не приложу, каким виделось ей будущее сына; возможно, ей удавалось не думать об этом. Точно так же не понимаю, что заставило его рисковать жизнью, приблизившись ко мне, если только это не была переполнявшая его жажда общения с тем, кто, как он считал, принадлежал к одному с ним племени.

Однажды, где-то между восемью и десятью годами, «она больше не прийти». Он долго ждал. Собаку запорол лесной буйвол — они маленькие, размером не больше половины домашнего буйвола, но ужасно сильные и умные; как-то раз такой убил одного из наших, когда я был с Бродягами Рамли. Большую часть своей истории мут рассказал мне знаками, горько плача, когда говорил о смерти своей собаки, а заодно и обмочив пол своего гнезда.

Когда он понял, что его мать тоже умерла, он предпринял свое путешествие «в десять снов». Я спросил его о продолжительности в годах; он не понял меня. Он не смог сказать, как часто в мире становилось холодно и лили зимние дожди. Когда мы встретились, ему могло быть около двадцати пяти… Во время того путешествия мута заметил охотник и выпустил в него стрелу. «Кинуть мне острый палка мужчина-прекрасный». Его пальцы сжимали воображаемое горло, он кричал и плаксиво поскуливал, и его рот был раскрыт широко, словно маленькая рана. Затем он спокойно посмотрел на меня, чтобы выяснить, понял ли я, и по моей спине побежали мурашки.

— Показать сейчас, — сказал мут, внезапно поднялся и слез с дерева.

В зарослях колючек земля была усыпана камнями, образующими шестифутовое кольцо вокруг основания дерева; только змея смогла бы проскользнуть мимо этих шипов. Камни прилегали друг к другу так плотно, что и колючка бы не пробилась между ними; должно быть, они лежали в несколько слоев, тщательно подобранные и принесенные сюда по свисающим виноградным лозам неведомо откуда. У мута имелся каменный молоток, нож — остро заточенный осколок камня, и еще несколько вещичек. Он показал их мне, с недоверчивым видом, и дал понять, что я должен оставаться там, где сижу, пока он достает что-то с другой стороны ствола.