Сергей Минцлов - Царь царей...

— Легче! — произнес снаружи ленивый голос человека Свирида Онуфриевича. — С виселицы сорвался, что ли?

У входа появилась фигура промокшего до нитки хохла; в руках у него находился котел с ухой. Дальше виделся Антон, походивший больше на вешалку, на которой повесили платье с утопленника.

— Ай да обжора наш! — воскликнул, всплеснув руками, Василий. — Молодчина! Да ведь горячий он, руки сжег небось?

— А камни на що? — невозмутимо сказал хохол, поставив котел на стол и разжимая обе ладони: в них оказались два порядочных камня, которыми сметливый Филипп сжал стенки котла. — Голова! — добавил он затем, хлопнув с самодовольным видом себя по лбу.

Василий принялся за приготовления к обеду для господ. Антон, ворча что-то, отыскал платье Ивана Яковлевича и понес его в господский шалаш. Филипп, не заботясь о барине, вытащил из кармана огромную деревянную ложку и, постукивая ею по столу, с оживившимися глазами, нетерпеливо ждал минуты, когда можно будет приняться за истребление остатков ухи и рыбы.

В переднем шалаше смеялись и разговаривали. Больше всех от дождя пострадал Иван Яковлевич, слишком медленно совершивший переход к плоту. Вода с него лила ручьями.

— Но зато я с сухими ногами, господа! — улыбаясь, воскликнул он. — Удивительный мудрец у меня Антон! И воображает, что дело сделал!

Все принялись переодеваться и, разрумяненные, оживленные, как после хорошего душа, уселись за стол.

Обед не замедлил появиться. Василий и Антон спустили циновку, закрывавшую вход, и зажгли лампу. Стало темно и даже уютно.

Путешественники с аппетитом набросились на уху.

— Дождь-то, кажется, перестал, — сказал Свирид Онуф-риевич, заметив, что частая дробь, выбивавшаяся без умолку на крыше шалаша, вдруг прекратилась.

Василий выглянул наружу.

— Темень! — заявил он. — Гроза во всей форме будет!

Как бы подтверждая слова его, издалека донесся глухой гул. Через несколько секунд он повторился ближе и явственней; грянул первый, тяжкий удар грома. В узком отверстии между циновкой и стенками шалаша блеснул ярко-синий свет молнии. Плот слегка покачнулся.

— Енисей пробудился, — сказал Михаил Степанович.

— Не снесло бы нас? — с некоторой тревогой заметил палеонтолог. — Шутки плохие выйдут…

Василий побежал звать татарина и Филиппа, чтоб надежнее укрепить плот причалами. Обед кончился под зловещее высвистывание ветра и раскаты грома.

— Дай-ка, милый человек, сюда вон ту связочку из угла! — сказал Павел Андреевич Антону, убиравшему тарелки.

Антон подошел к темному углу, где на ворохе сена, служившем постелью палеонтологу, белела какая-то груда.

— Эта, сударь? — спросил старик, подымая связку, и вдруг брякнул ее на пол.

— Господи Иисусе, что такое? — пробормотал он в испуге, делая крестное знаменье. — Головы человечьи?

Ученые, улыбаясь, глядели на него.

— Они самые, — подтвердил Павел Андреевич. — Тащи их сюда!

Антон брезгливо взялся за кончик ремня и осторожно, чтоб не прикоснуться к костям, подал их Павлу Андреевичу.

— Страшно? — поддразнил тот. — Укусят, а?

Губы Антона передернулись.

— Зубами не укусят-с, — медленно ответил он, — а худо какое ни на есть выйдет, помяните мое слово! Нехорошее это дело-с, сударь, мертвых тревожить…

И, собрав посуду, Антон удалился со зловеще-сердитым видом.

VII

Путешественники улеглись на покой, но, убаюканные качкой, скоро уснули только двое: старый ученый да Михаил Степанович.

Ночь выдалась грозовая. Палеонтолог долго ворочался с боку на бок, раскрывая при каждом ударе грома глаза и вперяя их во тьму перед собой, то и дело сменявшуюся мертвенно-синим светом. Свирид Онуфриевич закрылся с головою буркой, чтоб не так явственно слышен был гром, и тоже не спал до полуночи.

Не смыкали глаз и в заднем шалаше: там изредка слышались пониженные голоса Антона, Филиппа и татарина. Василий безмолвствовал, и, когда вспыхивал свет, видно было, что он лежал на боку, опершись головой на руку, и не то слушал раскаты грома, не то думал какую-то думу.

— Ай, нехороший ночь! — пробормотал татарин, когда особенно сильно качнуло плот и все связи подались и заскрипели. Большая волна обрушилась на него сбоку, вода добежала до самого шалаша и, шипя, змеями всползла на стенку.

Буря выла неистовыми голосами. И слева и справа — везде в воздухе, свистя громадными крыльями, казалось, носились тысячи неведомых чудовищ, сталкивались между собой и с клекотом и дикими криками падали на плот, взмывали и уносились дальше.

Антон вздрагивал и часто крестился.

— Слышишь?.. — прошептал татарин, придвинувшись совсем близко к нему.

— Что?

— Кричат… Зачем твой барин встревожил их?! Ай, нехорошо!

— Кого? Кого потревожил? — недовольно спросил старик.

— Мертвых. Зачем твой старик такой старый и такой глупый? Головы унес у них. Души плачут… Грех большой!..

— Мели больше! — сурово, но вместе с тем с некоторым страхом ответил задетый за живое Антон. Порицать своего барина он не позволял никому и считал это только своим правом и обязанностью. Неизвестно, какое поучение произнес бы он татарину, но в ту минуту ухо его явственно различило раздавшийся где-то над серединой реки жалобный плач. По спине его пробежали мурашки.

— Дурак ты! Балда некрещеная! — захлебнувшимся голосом произнес Антон, трижды осеняя себя крестным знамением. — Чего накликаешь? Время, что ль, ночью говорить о таком деле?!

Татарин замолк. Все напряженно прислушивались к вою и реву за тонкими стенами их ненадежного убежища.

— Отдать надо голова, Антон! — с глубоким убеждением опять начал шептать татарин. — У мертвого голова взять? Может он какой ба-альшой человек, сам исправник был? А Бог его на суд позовет, как ему быть, где тогда скоро голова сыскать? Утопят они нас, увидишь сама!

— Нишкни, говорю! — пробормотал Антон, но горячая речь татарина, совпадавшая с собственными его взглядами, проникла в сердце его.

Свет молнии озарил внутренность шалаша и широкое лицо проводника, открывшего рот, чтобы сказать еще что-то. Но слова застряли в горле его.

Весь мир, казалось, крикнул в ужасе от громового залпа, яростно грянувшего над их головами. И что-то тяжкое рухнуло будто бы с неба грудью на их шалаш и с визгом и исступлением стало рвать в разметывать на клочки покрышку с него.

Все вскочили как один человек.

— Свят, свят, свят! — громко заговорил Антон, дрожа, крестясь и крестя все уголки шалаша. — О Господи, Господи!

Татарин метнулся к двери, присел на корточки у щели и начал кричать в нее. Затем отошел и наткнулся на Антона.