Генри Каттнер - Мутант

Озеро превратилось в точку и исчезло. Внизу грузовой вертолет тянул за собой на запад цепочку планеров – наверно с треской из Великих городов Побережья, или виноградом для вина с виноградников Новой Англии. Названия в отличие от страны не слишком изменились. Слишком сильно сказывалось языковое наследие. Давно уже не существовало городов под названием Нью-Йорк, Чикаго или Сан-Франциско; было психологическое табу, знакомая фуга, принявшая форму такую, что новые маленькие узкоспециализированные поселения никогда не назывались по имени пораженных раком разоренных зон, однажды названных Нью-Орлеаном или Денвером. Из американской, да и из мировой истории пришли названия – Модок и Лафитт, Линкольн, Рокси, Потомак, Моухассет, Америкэн Ган, Конестога. Лафитт, расположенный на побережье Мексиканского Залива, посылал корабли с рыбными деликатесами порджи и помпано в Линкольн и Рокси в сельскохозяйственном поясе; Америкэн Ган выпускал оборудование для ферм, а Конестога, откуда сейчас летел Бартон, находилась в районе рудников. Там тоже был зоопарк умеренных широт, один из многих, которые Бартон обслуживал на всем пространстве от Паджета до Флориды.

Он закрыл глаза. Необходимость заставляла Болди проявлять социальную сознательность, а когда мир лежал под ним подобно карте, было очень трудно не представить его утыканным головками цветных булавок – очень много черных и очень мало белых. Обычные люди и Болди. Кроме того, кое-что нужно было сказать об интеллекте. В джунглях обезьяна в красной куртке была бы разорвана на части своими неодетыми сородичами.

А сейчас вокруг Бартона расстилалась синяя пустота воздушного океана; потоки мировой мысли стихли до слабого, почти неощутимого ритма. Он закрыл кабину, добавил газ и перевел воздушные рули, позволив машине набирать высоту. Он откинулся на мягкое сидение, в холодной настороженности готовности включить руки в работу, если вертолет вдруг попадет в один из непредсказуемых всплесков мысленного гнева. Пока же он отдыхал в одиночестве, в полной тишине и бездействии.

Его разум был совершенно чист. Полное спокойствие, что-то вроде нирваны, утешило его. Далеко внизу бурлил мир, посылая вибрации, нестройно звучавшие сквозь слои эфира, но очень немногие излучения достигали этой высоты, да и те не беспокоили Бартона. С закрытыми глазами, полностью расслабленный, он выглядел на время забывшим о жизни.

Это было спасение для умов с повышенной чувствительностью. С первого взгляда мало кто узнавал в Бартоне Болди; он носил парик с короткими коричневыми волосами, а годы, проведенные в джунглях, сделали его почти нездорово тощим. Болди, по природе далекие от атлетических соревнований, и соревновались только между собой, были склонны к дряблости, но Бартона нельзя было назвать дряблым. Хищники-охотники заставляли его быть в хорошей физической форме. А сейчас, высоко над землей, он расслабился, как делали это сотни других Болди, давая отдых своему напряженному сознанию в синем покое высоких слоев атмосферы.

Иногда он открывал глаза и смотрел сквозь прозрачную панель потолка. Небо было довольно темным, сверкали редкие звезды. Так он лежал некоторое время, просто наблюдая. "Болди, – думал он, – первыми займутся межпланетными путешествиями. Вокруг нас неосвоенные новые миры, а новой расе нужен новый мир."

Но это могло подождать. Бартону потребовалось много времени, чтобы понять, что важна его раса, а не он сам. Пока к Болди не пришло подобное знание, он не был действительно зрелым. До этого он постоянно представлял собой возможную потенциальную опасность. Впрочем сейчас Бартон уже сориентировался и нашел подобно многим Болди компромисс между собой и расой. И это включало, главным образом, развитие социального инстинкта и дипломатии.

Незаметно пролетели несколько часов. Бартон нашел в отсеке пакет с пищевым концентратом, сморщился, увидев коричневые капсулы, и засунул их обратно. Нет. Пока он в Америке, он хочет роскоши цивилизации. В Африке он съел достаточно концентрата, чтобы подавить свои вкусовые рецепторы. И все из-за того, что некоторая дичь вызывала у него просто физическое отвращение после контакта с разумом этих существ. Он не был вегетарианцем, мог запросто отбросить эмоции, но, к примеру, обезьяну он не смог бы съесть никогда.

Но он мог съесть рыбу-кошку, и уже предвкушал хрустящие волокна белой упругой плоти между зубов. В этой стране была хорошая рыба. В деловом центре Конестоги Бартон знал неплохой ресторан, и вертолет послушно повернул на ближайшую к ресторану площадку, огибая само поселение, чтобы не поднимать облака пыли из-за малой высоты.

Он чувствовал себя освеженным, готовым снова занять свое место в мире. Насколько он знал, в Конестоге не было Болди, и он с удивлением – приятным удивлением – почувствовал мысленное прощупывание своего мозга. Оно было вопросительным.

Это была мысль женщины, и эта женщина не была с ним знакома. Он определил это по поверхностности вопросов. Это было похоже на растопыренные пальцы, мягко тянущиеся в поисках другой руки, готовой сомкнуться в пожатии. Но искавшему не хватало информации о Бартоне.

(Нет, она не была с ним знакома. Может быть, она слышала о нем от Дэнхема? Кортни? Он, кажется, распознал личностные нотки Дэнхема и Кортни, пронизывающие ее вопрос.)

Он ответил ей.

(Достижим. Здесь.)

Вежливое дружеское приветствие, предполагающее – ты одна из нас; добровольное желание помочь.

Ее имя было Сью Коннот, и вместе с чудесными тенями того, как Сью Коннот реализовывала свою личность, оно образовывало ту не поддающуюся описанию ключевую мысль, которую впоследствии нельзя было ни с кем перепутать. Ментальная сущность чистой мыслящей личности.

Она была биологом, жила в Аламо, ей было страшно.

"Помоги мне."

(Жизненная необходимость)

"Должна увидеть тебя. "

(Опасность, тайно наблюдающие глаза)

(Звери вокруг – Сью Коннот)

"Опасность – сейчас?"

Сложная мысль запутывалась и переплеталась, по мере того, как он ускорял шаги.

"Совершенно одна…"

("я" из всего известного миру…)

(Самая настойчивая секретность)

(Звери… "я" в зоопарке, жду)

"Спешу к тебе; моя мысль с тобой; ты одна из Нас, и поэтому никогда не одинока". – Мысли летели быстрее слов. Голосовые и письменные высказывания замедляли передачу мысленных образов. Прилагательные и наречия передают тени смысла. Но между телепатами завершенные мысли передаются со скоростью света. Пока на земле не возник человек, простые значения передавались мычанием. С развитием языка появилась возможность оттенков. С появлением телепатии стало возможным создавать целые вселенные – и передавать их.