Джеймс Уайт - Большая операция

Оставалось восемьдесят минут.

– Я хорошо помню Харрисона, – ответил далекий голос Эдвардса, когда Конвей объяснил, что он хотел бы узнать. – Его скафандр был поврежден только на ноге, поэтому мы не могли его списать – этот тип скафандров укомплектован полным набором инструментов, средств для выживания, и они очень дорогие. Ну, и естественно, мы его дезинфицировали! Правила строго указывают, что…

– И все же он мог быть носителем какой-нибудь заразы, майор, – быстро проговорил Конвей. – Как тщательно вы проводили эту дезин…

– Тщательно, – ответил майор, в его голосе начали появляться раздраженные нотки. – Если в нем и были какие-нибудь жучки или паразиты, то теперь они покойники. Скафандр со всеми приспособлениями был стерилизован перегретым паром и облучен. На самом деле он прошел ту же процедуру стерилизации, что и ваши хирургические инструменты. Это вас устраивает, доктор?

– Да, – спокойно ответил Конвей. – Конечно, да.

Теперь у него было связующее звено между Митболом и операционной через скафандр Харрисона и стерилизационную камеру. Но это было еще не все. Теперь у него был Иегуди.

В это время Маннон, стоявший рядом, прервал операцию. Когда хирург в отчаянии заговорил, руки его дрожали.

– Мне необходимы восемь пар рук или инструменты, которые могут выполнять восемь разных операций одновременно. Плохи дела, Конвей. Совсем плохи…

– Доктор, ничего не делайте в течение минуты, – нетерпеливо попросил Конвей и стал выкрикивать распоряжения медсестрам, чтобы те выстроились позади него со своими подносами для инструментов. Что-то начал кричать О'Мара, пытаясь узнать, что же происходит, но Конвей был слишком сосредоточен, чтобы ему ответить. И тут одна из келгианок издала звук, который издала бы противотуманная сирена, не выдувая, а втягивая воздух.

Этот эквивалент возгласа удивления у ДБЛФ прозвучал потому, что на её подносе, среди хирургических щипцов неожиданно появился разводной гаечный ключ средних размеров.

– Вы в это не поверите, – радостно сказал Конвей, поднес штуковину к Маннону и вложил ее в руки хирурга, – но если вы только минуту меня послушаете и потом сделаете то, что я скажу…

Маннон вернулся к столу меньше, чем через одну минуту.

Сначала он колебался, но потом со все большей уверенностью и скоростью завершал тончайшую хирургическую работу. Время от времени он что-то насвистывал сквозь зубы или мрачно поругивался, но это было обычным поведением Маннона во время сложной операции, обещавшей пройти успешно. В обсервационном куполе Конвей мог наблюдать за сердитым, но счастливым лицом сбитого с толку главного психолога и хрупким, паукообразным телом эмпата. Приликла все еще дрожал, но очень медленно. Это была реакция, не так часто наблюдавшаяся у цинруссианина вне пределов родной планеты и указывающая на наличие близко расположенного источника эмоционального излучения – сильного и в то же время приятного.

После операции всем хотелось порасспросить Харрисона о Митболе, но прежде, чем они смогли это сделать, Конвею пришлось рассказать еще раз, что же все-таки случилось, специально для лейтенанта.

– …И в то время, как мы по-прежнему не имеем понятия, как они выглядят, – говорил Конвей, – мы действительно знаем, что они очень высокоразвиты умственно и по-своему технически. Под «по-своему» я подразумеваю то, что они создают и используют «инструменты»…

– Да уж конечно, – заметил сухо Маннон и вещица в его руках последовательно превратилась в металлическую сферу, миниатюрный бюст Бетховена и набор зубных протезов тралтанина. С тех пор как наверняка стало ясно, что худларианин скорее станет очередным успехом Маннона, а не его провалом, к доктору стало возвращаться чувство юмора.

– …Но инструментальная стадия должна была наступить после долгого развития философских наук, – продолжал Конвей. – Уму непостижимо, как они эволюционировали в таких условиях. Эти инструменты не предназначены для ручной работы – аборигены могут и не иметь рук в том виде, который мы знаем. Но у них есть разум…

Подчиняясь мысленному приказу хозяина «инструмент» пробил обшивку «Декарта» рядом с тем местом, где находился Харрисон, но во время неожиданного старта он не смог выбраться наружу, и новый источник мыслей лейтенант – неосознанно захватил над ним контроль. Инструмент превратился в опору для ноги, в которой так отчаянно нуждался Харрисон, и рухнул под тяжестью его веса, так как на самом деле не являлся частью конструкции корабля. Когда приспособления скафандра Харрисона прошли стерилизацию в одной камере с хирургическими инструментами, туда зашла медсестра, чтобы взять определенные инструменты в операционную, и он опять стал тем, чем от него хотели.

С этого момента и далее начались неурядицы с подсчетом инструментов, падающими, но не режущими скальпелями и распылителями, которые, конечно же, вели себя более, чем странно. Маннон пользовался скальпелем, который подчинялся не его рукам, а его мыслям, что чуть было не привело к смерти пациента. Но когда это случилось второй раз, Маннон уже знал, что держит в руках маленький не узкоспециализированный, а универсальный инструмент, подчиняющийся и умственному, и физическому контролю. Некоторые формы, которые они принимали и то, что они делали, не дадут ему забыть эту операцию весь остаток жизни.

– …Это… устройство… вероятно, оно имеет большую ценность для своего хозяина, – с серьезным видом закончил Конвей. – Уважая право собственности, надо бы его вернуть. Но оно так нам здесь необходимо, и, по возможности, чем больше их у нас будет, тем лучше! Ваши люди должны установить контакт с их хозяевами и наладить торговые отношения. Наверное есть что-то такое, что мы уже имеем, или можем для них сделать…

– За такой инструмент я бы отдал свою правую руку, – сказал Маннон и, погодя, добавил: – Уж левую ногу – точно!

Лейтенант улыбнулся ему в ответ:

– Насколько я помню это место, доктор, недостатка в сыром мясе там последнее время не наблюдалось.

О'Мара, который до сих пор хранил не совсем присущее ему молчание, заговорил очень серьезным тоном:

– В обычной жизни я человек нежданный. Но представьте себе, какие программы сможет осуществить Госпиталь, имея десяток или хотя бы пяток этих штуковин. У нас есть только одна, и мы поступим правильно, если положим ее туда, где мы её нашли – очевидно, что такой инструмент представляет собой огромную ценность. Это значит, что нам придется их покупать, или наладить что-то вроде обмена. Но прежде чем этим заняться, мы должны научиться общению с их хозяевами.

Он по очереди взглянул на каждого присутствующего и с сарказмом продолжил: