Станислав Лем - Дневник, найденный в ванне

- Перевербованные, разумеется.

- На кого же они работают?

- На нас и на них. Вы же знаете, как это бывает. Но мы их держим крепко, и на нас они работают продуктивнее.

- Но постойте... Что это он мне плел о планах мобилизации?.. О тысячах вариантах оригинала?..

- О, это был шифр, опознавательный шифр, пароль. Вы, видимо, его не понимали, потому что это был их шифр, а он наверняка решил, что вы не хотите понимать, а значит, уже знаете о его предательстве. Мы ведь все носим нагрудные дешифраторы...

Он расстегнул мундир на груди и показал мне спрятанный под рубашкой плоский аппарат. Я тут же вспомнил, как офицер, который ехал со мной в лифте, прижимал руку к сердцу.

- Вы упомянули об интриге. Чья это была интрига?

Офицер побледнел. Его веки задрожали и опустились, несколько секунд он сидел с закрытыми глазами.

- Сверху, - прошептал он. - Сверху явно метили в меня, но ведь за мной нет никакой вины... Если бы вы воспользовались хотя бы частью своих широких полномочий и...

- И что?

- И замяли бы это дело, то я сумел бы...

Он не договорил. Затем какое-то время с близкого расстояния изучал поверхность моего лица.

Я видел блестящие, как стекло, белки его застывших, расширенных глаз. Пальцами рук, сложенных на коленях, он гладил, мял, дергал материал мундира.

- Девятьсот шестьдесят семь на восемнадцать на четыреста тридцать девять, - умоляюще прошептал он.

Я молчал.

- Четыреста одиннадцать... Шесть тысяч восемьсот девяносто четыре на пять! Нет? Тогда на сорок пять! На семьдесят!

Он заклинал меня дрожащим голосом. Я продолжал молчать. Он встал, бледный как стена.

- Девятнадцать? - сделал он еще одну попытку. Это прозвучало, как стон.

- Ага, значит, так? - сказал он. - Понимаю. Шестнадцать?.. Хорошо... Что ж... Прошу меня извинить.

Прежде чем я пришел в себя, он вышел в соседнюю комнату.

- Господин офицер! - крикнул я. - Подождите же! Я...

За приоткрытой дверью грохнул выстрел, вслед за которым послышался звук падающего тела. Остолбеневший, со вставшими дыбом волосами, я стоял посреди комнаты. "Бежать!" - зазвенело у меня в голове, но в то же время, весь обратившись в слух, я ловил звуки, все еще доносившиеся из комнаты. Что-то слабо стукнуло, словно каблук ударился об пол. Еще один шорох... и тишина, полная тишина. Через щель приоткрытой двери была видна нога в форменной штанине. Не спуская с нее глаз, я попятился задом к выходу, ощупью нашел ручку и надавил на нее.

Коридор - я проверил это двумя косыми взглядами - был пуст. Закрыв за собой дверь, я повернулся и прижался к ней спиной. Напротив, небрежно опираясь рукой о филенку, в распахнутой двери неподвижно стоял приземистый офицер и не отрываясь смотрел на меня. Внутри у меня все оборвалось. Я перестал дышать, ощущая, как делаюсь все более плоским под его слегка скучноватым ледяным взглядом. Его лицо, широкое, толстощекое, выражало все более явное неудовлетворение и недовольство.

Он извлек из кармана какой-то маленький предмет - перочинный ножик? подбросил его вверх раз, другой, третий, по-прежнему не спуская с меня глаз, затем крепко схватил его, провел указательным пальцем - с тихим треском выскочило лезвие. Он попробовал его подушечкой большого пальца, усмехнулся одними уголками губ, медленно прикрыл веки, словно бы говоря "да", после чего отступил в свою комнату и закрыл дверь.

Я стоял и ждал. В тишине возник носовой певучий звук поднимавшегося где-то лифта. Звук ослаб, исчез. Я снова слышал лишь шум собственной крови. Наконец я оторвал руки от лакированной поверхности двери. Мог ли он наблюдать за мной через замочную скважину? Нет, она была маленьким черным пятнышком.

Шаг... Затем второй, третий...

Я снова брел по бесконечным коридорам, сходившимся, расходившимся, без окон, залитым светом, со стенами без единого пятнышка, с вереницей сверкавших снежной белизной дверей, измученный, слишком обессиленный, чтобы решиться на еще одну попытку вторгнуться куда-либо, позволить вовлечь себя в еще один из тысяч водоворотов, поджидавших меня за звуконепроницаемыми перегородками. Время от времени я пытался отдохнуть, опершись о стену, но стены были слишком гладкими, слишком вертикальными, не давали надежной опоры.

Часы, не заведенные мною вовремя, встали неизвестно когда, и я не знал, день сейчас или ночь. Иногда я ловил себя на том, что двигался в каком-то трансе, теряя чувство реальности, когда хлопанье какой-либо двери или звук трогающегося лифта внезапно приводили меня в себя. Я пропускал людей с папками, в коридорах то становилось совсем пусто, то офицеры целыми процессиями двигались в какую-то одну сторону. Возможно, работа шла здесь круглые сутки. Я видел, как люди выходили из кабинетов, и видел других, которые их сменяли, но плохо помню, что было со мной самим. Собственно, я не помню из этого странствия ничего, хотя и двигался куда-то, входил в лифты, куда-то ехал, выходил, даже отвечал, когда ко мне приставали с какими-то пустяками - хотя, может, мне просто желали "спокойной ночи".

Мое сознание не воспринимало ничего, только отражало окружающее. Наконец, неизвестно каким образом, я очутился в проходе, ведущем к туалетным комнатам. Пройдя в одну из дверей, я обнаружил, что попал в похожую на операционную, сверкающую никелированными трубками и кафелем ванную комнату с мраморной, резной, словно саркофаг, ванной.

Едва усевшись на ее край, я почувствовал, что засыпаю. Последним усилием я хотел погасить подсматривавший за мной свет, но выключателя видно нигде не было. Некоторое время я сидел, покачиваясь, на широком краю ванны. Отблески отраженного от никелированных предметов света назойливо лезли в глаза, вонзались в веки, поигрывали бликами на ресницах.

Несмотря на такую пытку, я все же заснул. Закрыв лицо руками, сполз на что-то твердое, ударился обо что-то острое, но боль нисколько меня не побеспокоила.

Сколько времени я проспал, не знаю.

Пробуждался я с трудом, долго, пробираясь через бесформенные, загромоздившие вход в явь какие-то вязкие, хотя и невесомые препятствия. Наконец я отбросил последнее - как крышку гроба - и в мои зрачки полилось сияние, исходившее из голой лампочки под высоким белым лепным потолком.

Я лежал навзничь возле мраморного основания ванны, и кости мои ныли, словно после падения с высоты. Прежде всего я поспешил стащить с себя одежду и вымыться под душем. В серебряной полочке на стене я обнаружил стаканчик с жидким ароматным мылом, оказалось здесь и мохнатое жесткое полотенце с вышитыми на нем широко раскрытыми глазами, одно прикосновение которого разгоняло кровь и заставляло гореть кожу. Проникнувшись бодростью и свежестью, я поспешил одеться. До этой минуты я совсем не думал о том, что буду делать дальше. Протянув руку к задвижке, я вдруг впервые после пробуждения осознал, где нахожусь, и острота этого открытия поразила меня, как электрический разряд. Я словно бы ощутил неподвижный белый лабиринт, который за тонкой перегородкой бесстрастно ожидал моего бесконечного, как и он сам, блуждания. Я почувствовал сети его коридоров, ловушки разделенных звуконепроницаемыми стенами комнат, каждая из которых была готова втянуть меня в свою историю, чтобы затем тут же выплюнуть.