Песах Амнуэль - Люди Кода

— Дина, — позвал он мысленно и почувствовал, как она вздрогнула, как начавшийся уже разговор ее с мужем прервался на полуслове, ей было неприятно вторжение постороннего, она не знала, что он уже успел услышать. Ничего, — подумал И.Д.К., но вместо Дины ему ответил Илья Давидович. Это был вопль восторга, такой яростный и торжествующий, что И.Д.К. на мгновение, как ему показалось, оглох и ослеп. Илья Давидович мыслил не словами, а эмоциями, типично женское мышление, и, если бы И.Д.К. понял это раньше…

Мессии было хорошо. Он чувствовал себя на своем месте. Но боялся. Счастье страха — так И.Д.К. определил бы обрушившееся на него ощущение.

Он отогнал от себя неуместный восторг Мессии и увидел, как бледна Дина, как руки ее что-то перебирают на столике, что-то невидимое, а глаза закрыты, и губы шевелятся, произнося бессмысленные и ненужные слова молитвы. Кто? — мысленно спрашивала она. — Кто ты? Что ты делаешь с нами?

Получается, — подумал И.Д.К. — И вопрос хорош.

Он и прежде задумывался, конечно, над тем, кто записал в Торе генетический код, кто придал Книге второй (или третий?) истинный смысл. Ответа он не нашел, потому что признавать за ответ существование Бога было вовсе не в его характере. На данный момент задача представлялась неразрешимой, а теоретизировать на пустом месте И.Д.К. не любил. Он оставлял решение этой главной, в сущности, задачи на потом. Сначала — прочитать Книгу, понять ее, поступить так, как в ней написано, стать тем, кем должен стать. А уж потом думать о том, кто Автор. И есть ли он вообще. А может, и думать не придется: возможно, что имя Автора записано в Книге и проявится так же, как проявилась эта способность чувствовать, нет, не понимать, а только чувствовать другого.

Дина всхлипнула, она не плакала, это был какой-то сдавленный звук, будто она поняла нечто, чего нельзя было сказать словами. Руки ее перестали бесцельно двигаться, она открыла глаза.

— Он дрожит, как осиновый лист, — сказала она.

— Сам факт обретения телепатических способностей, Дина, вас, как я понимаю, не поразил?

Не ответив, Дина собрала чашки и понесла поднос в кухню. Ее не было несколько минут, И.Д.К. поднялся и пошел поглядеть. Дина стояла, прижавшись лбом к дверце холодильника и что-то шептала. И.Д.К. молча отступил.

Дина вернулась в салон минут через пять, когда И.Д.К. переключал телевизор с программы на программу, пытаясь отыскать хоть что-то, что было бы связано с Пришествием. Даже первый канал Израильского телевидения, передав репортаж своего корреспондента с площади перед Большой синагогой (комментарий И.Д.К. не очень понял, но смысл был, судя по всему, прост: в разгар мирных переговоров с арабами только Мессии нам недоставало), крутил лихой боевик с Чаком Норрисом.

— Я не знаю, как вы пришли, — решительно сказала Дина, — но уйти вам лучше через дверь. С Ильей я разберусь сама.

И.Д.К. несколько секунд размышлял, куда бы податься и как далеко он может переместиться с помощью своей новоявленной способности, набрал в легкие воздух, будто собрался нырнуть, и ушел от Дины и ее ненавидящих глаз — огромных глаз бешеной кошки, — вмиг оказавшись среди высокого кустарника в глубине Сада независимости.

Эта первая встреча И.Д.К. с женой Мессии не привлекла внимания историков, и мне хотелось бы обратить внимание на два момента. Во-первых, Дина Кремер вовсе не пришла в восторг от неожиданной перемены в своей жизни, хотя могла бы понять, что, став женой Мессии, она приобретает, как минимум, и возможность бросить ненавистную работу. А во-вторых, И.Д.К. в первые часы после Пришествия метался как в реальном пространстве Иерусалима, так и в пространстве своих неприкаянных мыслей, вовсе не имея четкого плана действий, не зная толком ни своих новых способностей, ни тем более того, что вытворит Илья Давидович без его подсказки. В отличие от многочисленных историков, смотревших на дни Пришествия из будущего, он вовсе не обманывался относительно характера и способностей Мессии.

Относительно своих возможностей, впрочем, тоже.

У премьер-министра Израиля Ицхака Левингера в этот день с самого утра болела голова, и все тело ломило, будто после хорошей драки. Хамсин. Вставать не хотелось, но к этому он привык — встал, даже особенно и заставлять себя не пришлось.

В начале десятого он сидел в своем рабочем кабинете, референт показывал ему основные сообщения и зачитывал выдержки из ночных новостей. Информация об экстренном заседании Совета мудрецов Торы не привлекла внимания: Левингеру было не до религиозных, на ливанской границе ночью опять погибли трое солдат.

Однако референт думал иначе, и минуту спустя вновь зачитал премьеру ту же информацию.

— Они два раза собирались? — усмехнулся Левингер.

— Один, — референт, знавший премьера не первый год, понял, что добился желаемого: теперь старик начнет въедливо задавать вопросы, пока не разберется в сути происходящего. — Но говорят, на этот раз у раввинов есть доказательство, что явился Мессия.

— Для этого не нужны доказательства, — раздраженно сказал Левингер. — Если Мессия действительно явится, это поймут все и сразу. И без доказательств.

Но информацию прочитал. Она была вынужденно короткой — на ночном собрании присутствовал только один человек из доверенных, да, к тому же, в главный зал его не допустили — не тот уровень.

Премьер-министр отложил листок и, преодолевая растущую боль в пояснице, стараясь не кряхтеть, поднялся с кресла (надо сделать спинку пожестче, — подумал он), подошел к окну, выходившему на западную часть холма, откуда открывался вид на Израильский музей с его куполами, похожими на гаснущее пламя в широкой ханукальной лампаде, а правее — на университетский комплекс, низкие и длинные здания которого скрывались в зелени.

Левингер не был религиозен. В детстве, проведенном в Лейпциге, он почти два года посещал хедер при синагоге, но доучиться не пришлось — в тридцать шестом отец, поняв одним из первых, что евреям с Гитлером не жить, собрал свою многочисленную родню и уехал в Палестину, став на старости лет бондарем — любимое им оптическое дело на исторической родине, где мало кто носил очки, не могло прокормить. Ицхак учился здесь у самого лучшего учителя — улицы, а в сороковые годы стал солдатом. Так он сам себя называл — солдат, хотя на деле был просто мальчиком на подхвате; в «Лехи» относились к нему как к интеллектуалу, наверное, потому, что он один среди всех носил очки с сильными линзами, и без очков становился слеп как крот. Ему не нужен был Мессия, потому что не божий посланец создавал Израиль, а такие люди, как Левингер, и Бен— Гурион, и Жаботинский, и Бегин, и Вейцман. Он всегда мысленно ставил свое имя впереди патриархов нации, не боясь, что будет обвинен в мании величия — никто не догадывался о том, что этот очкастый юноша наивно полагает себя равным таким великим людям.