(Алексрома) Ромаданов - Звезды над нами

- Ну как, исправил? - поинтересовался через несколько дней тот самый преподаватель.

- Почти, - загадочно ответил я, чувствуя себя в глубине души мэтром, которого бестолковый ученик просит объяснить, что такое синус.

- Ну-ну, - к моему пущему удовольствию он отечески похлопал меня по плечу.

Но довольно о скучной математике, давайте лучше "про баб-с". Хотел было сказать "про женщин", но разве назовешь женщиной Лариску, в которую я влюбился в шестом классе?! Теперь-то она, конечно, женщина, но тогда нам было по 12 лет, и все девчонки были для меня "бабами", тем более, что в этом возрасте девочки гораздо крупнее мальчиков. Так что это для взрослых они "девочки", но как прикажете мальчишке называть свою сверстницу, которая выше его на целую голову?! Моя первая любовь была вполне трагической: я вздыхал по Лариске, а она = по моему закадычному приятелю Мишке Палкину и, узнав от него же, что он ведет дневник, предложила мне этот дневник у Мишки спереть, потому что была уверена, что он в нем что-то про нее пишет. Ох уж, эти бабские интриги! Вероломно стащив у Мишки дневник, я принес его Лариске и заявил, что отдам ей интересующую ее вещь только после того, как она меня поцелует. И она меня поцеловала... учебником по голове. В общем, вышел трехсторонний скандал, разрешившийся договором "дружить всем вместе".

Помните школьные дискуссии на тему "Возможна ли дружба между мальчиком и девочкой"? Мы вот дружили, и очень даже хорошо. Сначала мы играли по вечерам в жмурки в ларискиной квартире: пока один "водил" с завязанными глазами, другой лапал Лариску, спрятавшись с ней в гардеробе или где-нибудь под письменным столом. Потом жмурки нам наскучили и мы стали играть в "допрос партизана": кто-то один загадывал пароль, а остальные двое при помощи "пыток" (как правило, щекотки) должны были этот пароль выведать. При этом как-то само собой получалось так, что роль партизанки почти бессменно играла Лариска. Кончилось все тем, что во время очередного допроса бдительная соседка за стенкой позвонила ларискиной маме на работу и сообщила ей, что ее дочь вот уже десять минут к ряду заливается истерическим хохотом. Взволнованная мамаша тут же примчалась с работы на такси и влетела в комнату в тот самый момент, когда мы с Мишкой стягивали с расхристанной Лариски колготки, чтобы пощекотать ей пятки... Комментарии, как говорится, излишни. На следующий день был другой допрос, на этот раз - в кабинете у директора школы. В присутствии школьной пионервожатой и ларискиной мамы директорша пытала нас с Мишкой, почему мы "проявляем к девочкам нездоровый интерес". В отличие от Лариски-партизанки, мы с Мишкой не смеялись, а тихо плакали, потому что при всем своем желании не могли выдать своей "страшной военной тайны". И действительно, почему мальчики проявляют к девочкам интерес, да еще и "нездоровый"? Думаю, если бы мы с Мишкой и знали такой термин, как "половое влечение", он бы все равно не послужил в глазах наших мучителей оправданием, скорее - наоборот.

После того случая за мной прочно закрепилась в школе слава "полового разбойника". Мне даже дали кличку "Жора" по мотивам детского стишка "Вот крадется вдоль забора половой разбойник Жора..." Вскоре слава эта переросла в репутацию, а репутацию, как известно, нужно поддерживать на уровне... Как бы то ни было, в 15 лет я уже окончательно разуверился в возможности дружбы между мальчиком и девочкой. К тому времени тетка, которая устала со мной бороться, сказала: "Чем ширкаться по подъездам, приводи лучше своих подружек домой, только чтобы я их не видела". Бедная тетя, конечно, полагала, что это будет воспринято как большое одолжение с ее стороны, но я все больше наглел, и вскоре перестал выпроваживать своих подружек до ее прихода с работы, а одним прекрасным вечером не моргнув глазом заявил, что "моя знакомая заночует у нас". В ответ на это рассвирепевшая тетка вышибла мою "знакомую" из нашей клетушки пинком под зад, а меня порывалась выпороть ремнем. Ремень я у нее отобрал, сгоряча пообещав прирезать ее ночью, если она меня хоть раз ударит.

В ту самую "ночь длинных ножей" случился эпизод, который мне не хочется вспоминать, но и окончательно забыть его я не могу. В три часа ночи я проснулся от громких всхлипов и, прислушавшись, не без удивления обнаружил, что плачет тетка. Я говорю "не без удивления", потому что едва не самым главным из ее принципов было "не разводить сырость". Спать было невозможно, и я стал специально громко ворочаться и скрипеть матрацем, чтобы показать, что не сплю, но вопреки моим ожиданиям, тетка принялась всхлипывать пуще прежнего. В раздражении я сел на кровати и посмотрел на тетку тяжелым взглядом... Ночь была лунной, и матово-белый свет, пробиваясь сквозь узорчатую сетку тюлевых занавесок, бледно разливался по ее лицу; я смотрел на нее, не отрываясь, и чем больше я на нее смотрел, тем больше ее лицо напоминало мне лицо матери, каким я его запомнил... Бледное лицо на белой подушке, только подушка была тогда атласной и лежала в изголовьи не кровати, а гроба. Мне захотелось поближе рассмотреть это лицо, и я присел на самый краешек тетиной кровати. И в следующий момент случилось нечто удивительное: тетя перестала всхлипывать, и лицо ее разгладилось и засияло внутренним светом ярче лунного, засияло, как сияет лицо женщины, которая видит - или не видит, но чувствует, - что ей любуются. Я склонился над ее лицом, и тогда она осторожно подвинулась к стенке, освобождая место рядом с собой. Боясь вспугнуть чарующее наваждение, я так же потихоньку лег рядом с ней. Мою голову как магнитом притянуло к ее мягкой и теплой груди, и я ощутил радость человека, вернувшегося в родной полузабытый дом после долгих многотрудных странствий. Так мы и пролежали с ней молча в обнимку до самого утра. Той ночи никогда не повторилось больше...

5. Умка

На следующее утро по дороге на работу я перебрал в голове свои ночные воспоминания, и при будничном свете дня они не показались мне столь значительными. Дважды два пять? Обычное детское упрямство, своеобразный способ самовыражения через отрицание очевидной истины. Опровержение "первого замечательного предела"? Похвально, но... не для мессии. Мессия все-таки должен нести людям не спорные научные открытия, а преображающие человека духовные откровения. Чувство морального превосходства над остальными? Банальная попытка преодолеть в себе комплекс неполноценности, развившийся на почве ощущения себя казанской сиротой. К моему успокоению, всему находилось свое рациональное объяснение. Даже ночь, проведенная на одной кровати с теткой, стройно вписывалась в пресловутую концепцию эдипова комплекса, точнее, псевдоэдипова, потому роль матери выполнял ее сабститут. Если хорошенько поразмыслить, то все всегда очень хорошо объясняется. Вот и выходит, что никакой я не мессия, а самый обыкновенный "гомо советикус" из подотряда прямоходящих отряда млекопитающих (пусть биологи-зоологи меня поправят), со всеми присущими этому типу комплексами. Это и понятно, ведь не с неба я спустился!