Кэролайн Черри - Иноземец

Он даже порадовался, что никого нет рядом, что никто не видел, как он пытался решить проблему, забившись в темную яму и трясясь — отнюдь не от холода.

Неужели мне захочется рассказывать айчжи и всему двору, как я удрал, даже не присмотревшись поближе к здешним делам? Я ведь верил в свое искусство наблюдателя, в свое умение вести переговоры. Так неужели я не сумею хотя бы оценить количество и позицию чужаков? А это окажется полезным, когда хасдравад проведет дебаты и айчжи снарядит другую, более агрессивную экспедицию…

Да и как решишься прийти с ошибочным докладом или просить послать убийцу — ведь может так получиться, что убийца с профессиональной, слишком быстрой реакцией на угрозу, подтолкнет всю ситуацию к враждебности, которая, не исключено, вовсе не входит в чьи-либо намерения. А ты все же пришел сюда просто спросить у лунных людей, что они делают, и передать их ответ айчжи. Ты всегда понимал, что есть риск погибнуть из-за ошибки или враждебных действий. Но на этот риск ты пошел добровольно, когда айчжи прямо тебя спросил… Вот только в уюте и покое дворцовых апартаментов все выглядело просто и нестрашно.

Так можно ли отступить сейчас, заявив, что испугался машин — а кроме трусости, другого оправдания у тебя нет, — если знаешь, что твой доклад будет воспринят как обоснованное заключение и вызовет необратимые последствия?

Нет. Нельзя. Такой поступок ничем не оправдать. Айчжи считал, что в этой ситуации ты сумеешь использовать свое искусство, и потому разумно и взвешенно выбрал тебя для выполнения этого задания.

И еще Манадги надеялся, что айчжи увидел в нем также ум, здравомыслие и изобретательность, и в надежде этой было не только почтение к проницательности айчжи — ему очень хотелось, чтобы все эти свойства у него действительно были, а сейчас ему самому собственные возможности представлялись самыми скудными, а вечер был очень холодный, и ничто в прежней жизни не подготовило его к такой ситуации…

IV

Утро пришло молочно-блеклое, с россыпью невероятно розовых облаков, как в самый первый день, когда Иан проснулся на планете. Розовое… и золотое, и жемчужно-белое, с клочьями тумана в низинках. Конденсация, вызванная тем, что воздух насыщен влагой, а окружающая температура достигла критической точки: погода. Влага поступает от выпавших ранее осадков, от испарения с грунта и от дыхания растений. Наверху, на станции, можно получить тот же эффект в оранжерее путем комбинирования естественных и механических процессов.

Здесь этот эффект выглядел красиво. Но людям никогда не приходило в голову, что облака будут розовые. «Недосмотр, — подумал Иан. — Надо немедленно назначить цену и организовать экскурсии. Любуйтесь планетарными эффектами».

— Красиво, — сказал Хулио из дверей барака. — Красиво, холодно, желаю тебе приятно провести время.

Эстевес с его регулируемой температурой и профильтрованным воздухом: инженер по системам жизнеобеспечения с аллергией на окружающие условия был не самым счастливым экспериментальным образцом для медиков.

Эстевес дергается от одного вида дневного неба. Но признается ли Эстевес в своих страхах? Отступает перед ними? Наверное, нет, если ему приходится каждый раз после того, как выйдет поглядеть на погоду, удирать обратно в помещение и рвать. Аллергия, говорит Эстевес.

Забавно — но не слишком забавно, потому что Эстевес не имеет возможности покинуть эту планету. Стероиды не давали продолжительного результата, а на станции у нас уже больше сотни лет не было проблем с иммунными реакциями. Генные пробы недоступны для нашей маленькой планетологической и химической лаборатории здесь, внизу, послать образцы на Верхний Этаж возможности нет, а среди нас никто не обучен работать с оборудованием, даже если его сюда сбросят; да и все равно не уверены мы на сто процентов, что должны пытаться латать гены в этом экзотическом окружении, — а тем временем Архив вытащил на свет старую и более простую идею: найти виновное вещество и попытаться осуществить десенсибилизацию понизить чувствительность организма к аллергену.

«Отлично», — говорил Эстевес, потерявший сон от стероидов, исколотый иголками, облепленный лейкопластырем, замученный экспериментами ботаников и зоологов. Эстевес соглашался испробовать что угодно, а сам отсиживался в помещениях с отфильтрованным воздухом, сохранял спокойствие и чувство юмора — если не считать, что чувство это уже побаивалось реагировать на что-нибудь после двух месяцев здесь, Внизу. Медики думали, что лечение затянется. Они не чувствовали уверенности. Никогда еще не существовало человеческой популяции, генетически изолированной в течение ста пятидесяти лет, подвергнутой мощному радиационному стрессу, а потом выброшенной в чужой мир. Во всяком случае, в их записях такой не значилось.

«Восхитительно», — говорил Эстевес.

А тем временем все, кто выходил на разведку — раскладывать свои сетки из липкой ленты и пересчитывать травы — внимательно отбирали образцы всего нового: кустов, травянистых растений, размножающихся семенами и спорами, грибов и чего угодно. Некоторыми из этих образцов медики водили под носом у Эстевеса, другие лепили на кожу. Вывешивали на ветру ленты обыкновенной липучки и пересчитывали все, что на них приклеилось, и анализировали срезы с фильтров, полагая вначале, что воздействующий на Эстевеса аллерген находится в воздухе. Но сейчас они разрабатывают новую теорию и взялись за анализы образцов почвы и мертвых трав, выискивая плесень.

А потому к обычной программе сборов они добавили теперь пробы почвы и расширили сеть точек отбора образцов за пределы зоны стерилизованного грунта.

Иан отбирал почвенные пробы через каждые сто метров, вбивая пластиковую трубу глубоко в землю, за нижнюю границу корневой зоны, и оставлял эти синие трубы торчать рядком вдоль склона, чтобы собрать их на обратном пути. Те, кто уже давно работал Внизу, могли ходить быстро. А он шел не спеша, часто останавливался, давая отдых ноющим легким — маршрут его тянулся вверх по длинному склону, на восток, прямо к поднимающемуся солнцу.

Вчера он заметил на восточном склоне какое-то место, выделяющееся другим цветом. Издали похоже это было на цветущее растение, а если оно действительно цветет, то, помня об экономности природы, можно предположить, что цветет оно не просто так, а чтобы представить генетический материал для половой комбинации с целью создания семян, как у разных земных растений, согласно принесенным с Земли убеждениям, красивая и выгодная система.

А это указывает, далее, что растение выбрасывает что-то в воздух, а если оно действительно что-то выбрасывает, то поспорить можно, что это пыльца. Комиссия все еще спорит о терминах — квази-пыльца или квази-споры от квази-цветов — но спросите у Эстевеса, есть ли для него разница. Вопросы размножения широколистных травянистых растений могут потребовать дискуссии и, может быть, даже создания новой номенклатуры терминов, но то, что Иан видел сейчас, казалось ему похожим на цветы, которые они выращивали в оранжерее из земных семян: красно-сиреневые цветы, особенные, не похожие ни на что, уже обнаруженное в здешней местности.