Василий Щепетнёв - Тот, кто не спит

— Семененко! — позвал майор, но доктор и сам спешил, серебристый чемоданчик в его руке сулил облегчение и благость.

— Сейчас, сейчас, Виктор Платонович, — крышка щелкнула, откинулась, врач замер над открывшимся богатством.

— Что это там горит? — майор кивнул вдаль. — Летели, видели.

— Вещественные доказательства. Автоцистерна с люизитом. Думаю, для страховки хотели закачать в убежище, если что не сработает.

Солдаты выбили дверь бункера и нырнули вниз. Разберутся.

— Сначала глаза, — врач закапал из флакона с пипеткой-насадкой. — Пусть как следует промоет.

Петров дернул головой. Жжение только усилилось.

— Все, все, Виктор Платонович, больше не буду, — пена из другого баллончика облепила руки, лицо, врач водил у шеи. Кондитером ему работать, торты к юбилеям украшать.

Петров расставил руки в стороны, глядя, как падают наземь ошметки медовой пены.

— Смените одежду, — скомандовал врач.

— Она защитная, пропитанная от газа, — но сменил. Долго ли умеючи? Пять минут с помощью врача, включая белье.

Люди поднимались на поверхность и, ослепленные солнцем, сбивались в беспомощную толпу, рыхлую, аморфную. Дети ожили быстрее других, настороженно-любопытно поглядывали на странно не злых солдат.

— Сейчас мы для них — захватчики, чужаки, — вернувшийся майор озабоченно смотрел на часы. — К полудню автоколонна подоспеет. А пока — накормим людей. Желудок, он лучше всего убеждает, кто друг, а кто враг.

Из выгруженных ящиков рослый старшина доставал пакеты и раздавал робевшим людям. Дети и тут побойчее — бережно снята золоченая фольга, надкушена первая шоколадка. Приспособятся.

— Пайки, чай, гуманитарные? Бундесвер?

— Что? — майор озадаченно взглянул на Петрова, потом рассмеялся. — Действительно, импорт. Дали маху. Ничего, пусть привыкают.

Учительница поднялась из ложбинки, отряхнулась машинально от пыли и, отрешенно глядя перед собой, неуверенно приблизилась к остальным.

— Нина Ивановна! Нина Ивановна, вам сюда! — позвал Петров. Не узнала, конечно — в пене, в новой одежде, но — подчинилась. Горе побежденным.

— Позвольте представить — майор Российской армии, командир отряда Глушков — учитель…

— Власовцы, — перебила учительница, закусив губу. Держит марку.

— Зачем же сразу ярлыки навешивать, Нина Ивановна? Непедагогично и давно осуждено. Вашего звания, правда, не знаю, думаю, не ниже. Или сохранили на «Делянке» и спецзвания?

— Не понимаю, — устало отозвалась учительница. Срослась, сроднилась с ролью.

Майор настороженно смотрел на Петрова.

— Глаза вас выдают. Глаза. Вы ведь из зачинателей «Делянки», еще бериевского призыва, не так ли?

— О чем вы?

— Любой окулист скажет, что у вас искусственный хрусталик в глазу, федоровский.

— Что? — майор подобрался, напрягся.

— Катаракта развилась. Возраст, радиация, пришлось отлучиться от подопечных, оперироваться. Сейчас незаметно, а ночью, при лампе нет-нет, а и сверкнет глазами, дух захватывает.

Учительница дернулась, но майор успел:

— Ампула в воротнике? А мы ее ножичком срежем, чик — и нет!

Хватит, пора и честь знать.

Петров сел в тень вертолета, стараясь не слышать, как рвется из рук дюжих спецназовцев учительница. Забыв про шоколад, жались к взрослым ребятишки, а те, стараясь не смотреть в сторону вертолета, давясь, глотали вдруг ставшие поперек куски. Ничего, скоро запросите головой выдать — и Нину Ивановну, и других… Хотя… Кто знает.

Подошел врач, бросил пустой шприц в землю, и тот закачался на толстой игле.

— Пять кубиков реланиума. Едва угомонилось. Как вы?

— Терпимо, — пробормотал Петров.

— Ничего, до свадьбы заживет, — врач запнулся, побледнел. — Извините, глупость сморозил.

Петров не шевелился.

Замереть, не думать, не чувствовать. И тогда, есть надежда, придет, наконец, чистый, спокойный сон.