Уильям Фолкнер - Королевский гамбит (сборник)
Он рассказывал, что всем им, этим неофициальным делегатам, раздали списки с именами претендентов на помилование (подозреваю, у всех у них было достаточное количество родичей-поручителей-избирателей), а также с указанием состава преступления, сроков наказания, времени, уже проведенного в заключении, нарушений режима, если таковые имелись, и так далее. Заседание проходило в тюремной столовой; дядя рассказывал, что и его, и других делегатов посадили на жесткую, без спинок скамью у стены, губернатор же и члены его комиссии заняли места за столом, стоявшим на возвышении, – там в обеденный перерыв расположатся охранники; затем в зал ввели и выстроили в ряд заключенных. Губернатор назвал первое имя в списке и велел заключенному подойти к столу. Но никто даже не пошевелился. Одетые в полосатые тюремные робы узники жались другу к другу, о чем-то переговариваясь, меж тем как охранники принялись выкрикивать имя, названное губернатором; последний оторвался от бумаг и, округлив брови, посмотрел на них. Затем кто-то стоявший сзади проговорил:
– Губернатор, позвольте Террелу сказать от всех нас. Мы его вроде как своим представителем выбрали.
Дядя Гэвин не сразу поднял взгляд – продолжал изучать список, пока не наткнулся на имя: Террел, Билл. Убийство. Двадцать лет. Отбывает срок с 9 мая 19… года. Обращение о помиловании – январь 19… Отказано начальником тюрьмы Г. Л. Гэмбреллом. Обращение о помиловании – сентябрь 19… года. Отказано начальником тюрьмы Г. Л. Гэмбреллом. Характеристика: смутьян.
Тут дядя Гэвин поднял голову и увидел, как Террел выходит из общей группы и приближается – рослый мужчина, могучего сложения, с орлиным носом, смуглым, как у индейца, лицом, на котором выделялись бледно-желтые глаза, и шапкой растрепанных черных волос; к столу он прошагал с выражением, в котором странно сочетались надменность и подобострастие, и, не дожидаясь приглашения, заговорил необычно высоким подвывающим речитативом, в котором угадывалась та же жалостливая надменность:
– Ваша честь, уважаемые господа, все мы тут согрешили перед Богом и людьми, но грех свой искупили собственным страданием. И теперь хотим вернуться в свободный мир и обрабатывать землю.
Террел еще не закончил своего обращения, как дядя Гэвин поднялся на возвышение и подошел к столу, наклонился над губернаторским стулом, губернатор слегка повернул свое некрупное хитрое одутловатое лицо и остановил на нем непроницаемый изучающий взгляд, словно пытаясь понять причину столь внезапного напора.
– Велите тому человеку вернуться пока на свое место, – сказал Стивенс. – Мне надо переговорить с вами наедине. – Губернатор еще какое-то время не сводил взгляда с дяди Гэвина, его марионетки – члены комитета по помилованию тоже, как потом рассказывал дядя Гэвин, смотрели на него без всякого выражения.
– Да, разумеется, мистер Стивенс. – Губернатор поднялся с места и следом за дядей Гэвином отошел к стене, где они и встали под зарешеченным окном; этот тип, Террел, по-прежнему стоял у стола, совершенно неподвижно, лишь голова вдруг вздернулась, и, когда он посмотрел на дядю Гэвина, в желтых глазах его вспыхнули огоньки, точно две спички разом зажглись.
– Губернатор, этот человек – убийца, – сказал дядя Гэвин.
На лице губернатора и мускул не дрогнул.
– Убийство по неосторожности, мистер Стивенс, – сказал он. – Непредумышленное убийство. Как частные лица и добропорядочные граждане этого штата, а также как его скромные работники, мы с вами, вне сомнений, должны считаться с вердиктом суда присяжных.
– Да не про то я вовсе, – сказал дядя Гэвин. Он рассказывал, что выразился именно так, нетерпеливо, будто, если он не поторопится, Террел сбежит; он рассказывал, что испытал тогда ужасное чувство, будто еще мгновенье – и его собеседник, этот обходительный господин с непроницаемым выражением лица, каким-то чудесным образом и повинуясь одной лишь холодной воле и тщеславию и аморальной беспощадности, сделает Террела недоступным никакому воздаянию. – Я про Гэмбрелла и того полоумного, которого недавно повесили. Этот тип убил их обоих, и это столь же бесспорно, как если бы он сам выстрелил из пистолета и сам откинул люк эшафота.
И на сей раз в выражении лица губернатора ничего не изменилось.
– Неожиданное обвинение, – сказал он, – не говоря уж о серьезности. У вас, естественно, есть соответствующие доказательства.
– Нет. Но будут. Позвольте мне побыть с ним десять минут наедине, и он сам представит доказательства. Я заставлю его сделать это.
– Ах, вот как, – сказал губернатор. На сей раз он отвернулся и целую минуту не смотрел на дядю Гэвина, а когда вновь поднял взгляд, то показалось, что с лица своего, выражение коего так и не изменилось, он словно что-то стер, то есть стер в буквальном смысле, носовым платком («Понимаешь, – говорил мне дядя Гэвин, – он отдавал мне должное. Отдавал должное моему уму. На сей раз он был совершенно искренен. Он платил мне по высшему разряду, в полную меру своих возможностей»). – Ну и что, с вашей точки зрения, это изменит? – спросил он.
– То есть вы хотите сказать… – начал дядя Гэвин. Они посмотрели друг на друга. – То есть ради нескольких голосов на выборах вы готовы выпустить его на волю, и пусть угрожает гражданам этого штата, этой страны?
– А почему бы и нет? Если он снова убьет, всегда найдется место, куда вернуть его, вот вроде этого. – На сей раз задумался на минуту дядя Гэвин, хотя головы не опустил.
– А что, если я прилюдно повторю то, что вы только что мне сказали? Доказательств у меня опять-таки никаких, но мне поверят. И это…
– Будет стоить мне голосов? Да. Но, видите ли, эти голоса я и так уже потерял, потому что их у меня никогда и не было. Понимаете? Вы вынуждаете меня так поступать, хотя, знаете ли, это, быть может, и против моих принципов тоже, – или вы считаете, что у меня нет принципов? – На сей раз, по словам дяди Гэвина, губернатор смотрел на него с выражением почти дружелюбным, почти сожалеющим – и явно любопытствующим. – Мистер Стивенс, вы принадлежите к той породе людей, которых мой дедушка называл джентльменами. В его устах это прозвучало бы ругательством, он ненавидел таких, как вы; вполне вероятно, в один прекрасный день он застрелил бы под вами лошадь из-за забора собственного дома – из принципа. Вы все пытаетесь перенести понятия 1860 года в политику нулевых двадцатого века. А политика в наше время – дело грязное. Иногда мне кажется, что и весь двадцатый век – дело грязное, коего миазмы поднимаются в небеса и ударяют кому-то в нос. Ну да ладно. – Он отвернулся и обежал глазами зал, где все лица были обращены в его сторону. – Послушайте совета доброжелателя, пусть и не друга: бросьте вы это дело. Повторяю, если мы выпустим этого человека на волю и он снова начнет убивать, что представляется весьма вероятным, место здесь для него всегда готово.
– И его снова помилуют.
– Вполне возможно. Привычки быстро не меняются, запомните это.
– Но поговорить-то с ним наедине вы мне позволите?
Губернатор помолчал, обернулся – обходительный и любезный.
– О да, мистер Стивенс, разумеется. Рад буду оказать вам услугу.
Их провели в камеру, напротив зарешеченной двери встал вооруженный охранник.
– Смотрите в оба, – сказал он дяде Гэвину. – Это опасный тип. Поосторожней с ним.
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Томас Стоунволл (от англ. Каменная стена) Джексон – один из военных лидеров Конфедерации южных штатов во время Гражданской войны в США. – Здесь и далее примеч. пер.
