Селеста Брэдли - Цена страсти
Однако они все еще не размыкали объятий, страшась разрушить импровизированное убежище. Электра первой подняла голову.
– Все, – прошептал Эрон. – Все кончилось.
Она лишь кивнула. Похоже было, что холод и дождь вконец ее обессилили. Она медленно соскользнула с его колен и вновь наклонилась, держа в руке осколок стекла, обернутый носовым платком, чтобы сберечь руки. В полной тишине она перепиливала веревки.
И – вот странность – Эрону недоставало прежней стремительной и бесшабашной девушки, что держала его на мушке и разрушила его жизнь. Теперь перед ним была всего лишь усталая до изнеможения молодая женщина, отчаянно нуждавшаяся в сухой одежде и теплой постели. И он чувствовал себя даже немного виноватым в том, что она такой ценой его защитила. Можно подумать, это он сам так неудачно обмотался веревками!..
Путы не устояли против острого осколка – и вот Эрон почувствовал, что свободен. Одной рукой подхватив с пола фонарь, а другой заботливо поддерживая под руку свою похитительницу, он направился туда, где остался его возок и лошади.
Но темная дорога была пустынна, и оба они – и Эрон, и девушка – тщетно искали взглядом хоть что-нибудь.
– Это все лошади, – задумчиво и устало сказал Эрон. – Должно быть, их испугал град, как и нас с тобой. Боюсь, отыскать их в темноте нам не удастся.
– О-о-о!
Нет, она не расплакалась, однако личико ее предательски сморщилось. Куда делся гордый изгиб ее лебединой шеи! Она обмякла, зябко обхватив себя руками за плечи.
Идти им было некуда – только назад, в развалины имения. Огонь в камине, разведенный Электрой, пока Эрон был без сознания, теперь почти потух – отсыревшие угли едва дымились. Впрочем, Эрон смог бы, наверное, раздуть умирающие угольки, если бы сыскалось хоть что-нибудь сухое, чтобы подбросить в камин.
Вместо этого они, обыскав комнаты, обнаружили несколько занавесок, полусгнивших портьер и даже побитую молью подушку. Из всего этого удалось соорудить нечто вроде гнезда в самом защищенном углу руин.
– Тебе лучше лечь со мной рядышком, – сказал Эрон. – Ну, для тепла. Не то в промокшем платье ты еще дуба дашь…
Он ожидал, что леди возмутится и воспротивится, но та покорно свернулась калачиком подле него, прильнула к его боку и натянула на них обоих заплесневелую бархатную портьеру.
Усталость и холод сделали свое дело: вскоре они расслабились и немного согрелись.
– Сама понимаешь, это все твоя вина, – тихо сказал Эрон.
– Как всегда, я кругом виновата, – горестно вздохнула девушка.
Эрон чувствовал, как тело его мало-помалу наливается свинцом. Дрожь окончательно обессилила его. И хотя в последние десять лет он только и делал, что грезил о возвращении в Англию, сейчас он отчаянно затосковал по солнечным благоуханным жарким островам. Ах, сейчас бы на полчасика попасть на побережье Нассау – он бы мгновенно воспрянул духом!
Глаза у Электры слипались, голова отяжелела и наконец опустилась на мощное мокрое плечо мужчины. Она отчаянно зябла в промокшей рубашке, но вскоре чуть отогрелась в тепле его тела и, поворочавшись, устроилась поудобней.
– И все-таки… не следует слугам ездить в хозяйских каретах, – сонно пробормотала она. – А потом еще обвинять людей в том, что тебя приняли за другого…
Теплое плечо, к которому она прижималась щекой, вдруг заходило ходуном – Элли поняла, что мужчина смеется над нею. Что ж, смех – куда лучше, нежели крик и оскорбления… То есть было бы лучше, если бы ее гордость не была так глубоко уязвлена. Впрочем, сейчас уже и гордость ее безмолвствовала. Несомненно, у мистера Хейстингза есть все основания потешаться над нею.
К тому же он такой большой, такой теплый… а она так устала и продрогла…
«Я пахну жасмином…»
Даже после всего этого светопреставления где-то под влажной одеждой у нее притаился аромат жасмина, омытого дождем.
Девушка снова зябко задрожала – и Эрон, почти против воли, обнял ее и притянул к себе, согревая. Он куда крупнее, поэтому тело его лучше хранит тепло. А она… что ж, она в сравнении с ним сущий цыпленок, невзирая на свои впечатляющие округлости.
Нет! Больше никаких английских леди! Даже самые лучшие из них пребывают в святой уверенности, что он обязан их защищать, устранять все последствия их безумств и нести ответственность за все их ошибки…
Но она стояла над ним, защищая от дождя и града своим телом, словно живым щитом…
«Ангел. Дьявол. Что за странная девушка…»
Во сне она еще теснее прильнула к нему, и Эрон опомнился. Нет, это женщина. Взрослая женщина, которой под силу осложнить ему жизнь, если она узнает ненароком, кто он на самом деле такой!
А ведь он уже чувствует себя за нее в ответе… И пусть он оказался здесь один на один с нею против своей воли. Пусть угодил сюда бесчувственный и связанный. Пусть не просил об этом «свидании», глаза б его вовек не видали этой сумасбродки!..
И все же…
Все же многие будут тосковать по ней, если что-нибудь случится. Наверняка не все ее братья безумцы, подобно тому громиле, что так внезапно напал на него в темноте, что Эрон не смог оказать сопротивления. Да, унизительно, кто бы что ни говорил… То, что он был безоружен, а нападение внезапно – слабые отговорки.
Но сейчас он так устал, что даже злиться был не в состоянии. Ведь если бы он сейчас разозлился не на шутку, то должен был бы отшвырнуть от себя наглую девчонку и уйти куда глаза глядят – а бедняжка так продрогла, а он так устал, что…
Генри Хейстингз, бывший карточный игрок и преступник, а ныне волей-неволей ставший камердинером его светлости и взятый им на поруки, в существование рая не верил – подобно большинству ему подобных.
Вот ад – это совсем другое дело. Людям его сорта надлежит заранее с ним познакомиться. Сейчас, борясь с захлестывающими его попеременно волнами жара и леденящего холода и болезненно, словно удары гигантского колокола, отдающимися в голове звуками, Хейстингз чувствовал себя в самом настоящем, первостатейном аду. Он тщетно пытался высвободиться из каких-то хитрых силков, сковывающих его…
– Ш-ш-ш, милорд! Успокойтесь, не то еще больше обессилите!
Он послушно затих. По крайней мере от звука этого голоса не звенело в ушах. Напротив, этот голос, напоминающий тот, что давным-давно пел ему колыбельные песенки, был словно бальзам для его обнаженных нервов. Но голос смолк, и как ни напрягал Хейстингз слух, он не мог вновь его расслышать.
…Как же тягостны его путы! И он вновь бешено забился, силясь высвободить ноги.
– Все хорошо, милорд, успокойтесь!
Кто? Кто это тут «милорд»? Это к нему обращаются таким образом? Он попытался припомнить, отчего это так, и ему это даже почти что удалось… Но накатившая волна жара, сменившаяся ознобом, помешала ему.
…Как холодно. Он попытался зарыться поглубже в подушки, силясь согреться и не в силах унять приступ сотрясающей все тело дрожи. Кто-то нежно коснулся его лба – и дрожь мгновенно унялась. Пальцы… теплые, тонкие, нежные – они поглаживают, ласкают…
Затем он ощутил эти пальцы у себя на груди – их прикосновения к обнаженной коже были необычайно нежны. Обнаженной коже? Куда делись сковывающие его путы? Стало быть, теперь он свободен и может выбраться из этого ада?
Но Хейстингз не пошевелился, словно загипнотизированный сладостными круговыми движениями этих пальчиков. Ради этого прикосновения он согласен был еще какое-то время помучиться в аду, где теперь почему-то странно пахло – то ли подгнившими овощами, то ли затхлой водой из заросшего пруда, где к тому же утонула и сдохла коза…
Гаже запаха Хейстингз в жизни не чувствовал – а ведь он без малого год просидел в тюрьме в тропиках, и о том, что такое настоящая вонь, знал не понаслышке. Лишь нежные прикосновения удерживали его от того, чтобы стремглав устремиться прочь от источника невыносимого амбре. И, с трудом терпя испытание, выдавшееся на долю его несчастного носа, он всецело сосредоточился на пальчиках, порхающих по его широкой груди.
…Ручка маленькая. Так это леди? Нет… подушечки этих пальчиков слегка загрубели – кожа его, ставшая вдруг необычайно чувствительной, это ощущает. Эта женщина явно этими руками зарабатывает себе на жизнь. Это сиделка?
Хорошо, если сиделка. Если это так, то он, видимо, еще не в аду… он просто болен. Тут он припомнил, как мок под дождем – чертовски холодным английским дождем, и это после почти двадцати лет житья в жарком климате экзотических островов! Прислушавшись, Хейстингз различил звук: в окошко барабанил все тот же омерзительный ледяной дождь…
Да, это лихорадка. У него лихорадка… и он в Англии.
Вот только он никак не мог вспомнить, как сюда попал.
А сиделка продолжала свои манипуляции: она втирала в его грудь что-то вонючее. Похоже, он мало-помалу согревался, да и дышать вдруг стало полегче. Хейстингз чувствовал, что его вот-вот одолеет живительная дрема, где не будет места видениям преисподней. Лихорадка, холодный английский дождик – и ангельский голос сиделки, а еще ее волнующе-эротичные касания…
