Эуджен Чировици - Книга зеркал
– Иначе говоря, вы, как мясник, отрубаете чьи-то воспоминания, – сказал я и сразу же пожалел о своей резкости.
– Ну, если люди готовы лечь под нож ради того, чтобы приукрасить свою внешность, почему бы не провести косметическую хирургию памяти? Особенно для тех, кого пережитое превратило в сломанных кукол, – тех, кто не в состоянии нормально функционировать в обществе.
– Но это же промывание мозгов… насилие над личностью! А что, если настоящие воспоминания вернутся? В самый неподходящий момент? Представляете, если вдруг альпинист вспомнит о страхе высоты как раз тогда, когда болтается на веревке в трех тысячах футах над пропастью?
Видер встревоженно посмотрел на меня. Еще недавно в его голосе звучали снисходительные нотки, но сейчас к удивлению примешивался страх.
– Великолепный вопрос! Не поймите меня превратно, но подобной проницательности я от вас не ожидал. Итак, что же произойдет в такой ситуации? Пожалуй, многие обвинят в этом человека, который «отрубил» воспоминания альпиниста…
Тут, как нарочно, зазвонил телефон, и я подумал, не Лора ли это, но профессор звонка будто бы не заметил и, как обычно, резко сменил тему разговора, видимо полагая, что слишком много рассказал о своих исследованиях.
– Жаль, что Лора не пришла. С ней было бы веселее. Кстати, я прекрасно знаю о ваших отношениях, так что можете больше не притворяться. У нас с Лорой нет секретов друг от друга. Она рассказала вам о Тимоти, верно?
Я смущенно кивнул, понимая, что Видер не лжет. Мне было очень неловко. Приходилось признать, что Лору с профессором связывают более тесные отношения, чем я предполагал, и что к их тайнам меня не допускали.
– Когда я спросил вас, близки ли вы с Лорой, я уже знал о вашей связи и прекрасно понимал, что задаю вам слишком личный вопрос, – сказал он. – Что для вас значит Лора? Точнее, как по-вашему, много ли она для вас значит?
– Очень много.
– Вы ответили не раздумывая, – заметил он. – Что ж, надеюсь, между вами все сложится хорошо. А скажите, никто не интересовался, чем вы у меня занимаетесь?
– Нет.
– Если вас об этом спросят – не важно кто, – немедленно сообщите мне.
– Непременно.
– Спасибо.
Я решил последовать примеру Видера и внезапно сменил тему:
– А вы были женаты?
– Ричард, моя биография всем известна. Кроме вас, как ни странно. Нет, я никогда не был женат. Почему? Потому что в молодости меня интересовала только наука – наука и карьера. Ну, карьеру я сделал поздно. В молодости люди легко сходятся друг с другом, притираются к чужим привычкам и поведению. С возрастом это становится все труднее и труднее. Хотя, возможно, я просто не встретил достойную женщину. Между прочим, однажды я влюбился, но все закончилось печально.
– Почему?
– Может, вам еще и код от сейфа сообщить? Пожалуй, на сегодня хватит. А знаете, какое у меня самое раннее воспоминание?
– Нет, но сейчас узнаю.
– Верно, дружище. Вы умеете предсказывать будущее. Так вот, я не сижу на балконе, выламывая дощечку. Я в саду, среди роз, раннее лето, ярко светит солнце. Я стою у куста алых роз, у моих ног сидит трехцветная кошка. Какой-то высокий щеголеватый человек – в детстве все взрослые очень высокие – наклоняется ко мне и что-то говорит. Он одет в мундир, грудь его увешена медалями, и одну я помню очень хорошо, наверное, потому, что она сверкает больше других… Серебряный крест. Молодой человек, коротко остриженный блондин, уделяет мне внимание, и я этим очень горжусь. Это воспоминание до сих пор стоит у меня перед глазами. Если вы незнакомы с моей биографией, я – еврей, родился в Германии. В Америку я приехал в четыре года, с матерью и сестрой. Инга тогда была совсем малюткой. Мама рассказывала мне, что в тот день к нам явились штурмовики, избили моего отца до полусмерти. Он умер в больнице несколько дней спустя. Этого события я не помню, но скрывшее его воспоминание храню. Я все свои воспоминания берегу, даже самые неприятные. Они для меня – как власяница для католиков: болезненный раздражитель. Помогают не забывать, что даже самые обычные люди способны на ужасные поступки, а за приятной внешностью скрываются чудовища.
Видер встал и включил свет. Я болезненно сощурился. Он подошел к окну и задернул штору.
– На улице настоящая пурга поднялась. Скоро полночь. Может быть, останетесь переночевать?
– Нет, Лора будет волноваться, – ответил я.
– Позвоните ей… – Видер кивнул на телефон. – Она поймет.
– Нет, спасибо, я доберусь.
– Я вызову такси, оплачу вам поездку. В конце концов, это я вас допоздна продержал.
– С вами интересно разговаривать, – сказал я.
– Я вас уже предупреждал, не надо врать, – вздохнул он и вышел в прихожую к телефону.
На самом деле я не солгал. В ту пору профессор Видер был для меня одним из немногих по-настоящему интересных людей – не только из-за своей славы и репутации, но и потому, что он, несомненно, обладал личной притягательностью. Однако же создавалось впечатление, что он заперт в стеклянной клетке и не в состоянии признать, что его окружают не куклы, вовлеченные в замысловатые психологические игры, а живые люди.
Я подошел к окну. В свете балконного фонаря снег казался сонмом призраков, круживших в ночи. Внезапно шагах в десяти от окна я заметил чью-то фигуру. Неизвестный метнулся влево и скрылся в заснеженных кустах магнолий. Я был почти уверен, что мне не привиделось, несмотря на снег и темноту, но Видеру об этом говорить не стал – он и без того был встревожен.
Такси пришлось ждать долго, и до дому я добирался целый час. Таксист высадил меня у памятника Битве за Принстон, и оттуда я побрел по глубоким, до колена, сугробам, а холодный ветер хлестал щеки.
Двадцать минут спустя я, завернувшись в плед, сидел с чашкой горячего чая на диване рядом с Лорой.
– Три часа назад приходил Тимоти, – внезапно сказала она (его, как и меня, она называла только полным именем – не Тим или Тимми, а Тимоти). – По-моему, он снова решил меня преследовать. Даже не знаю, что делать…
– Я с ним поговорю, хочешь? Или давай в полицию сообщим?
– А смысл? – вздохнула она, не уточняя, к которому из моих предложений относится ее вопрос. – Жаль, что тебя дома не было, вдвоем мы бы с ним быстро разобрались.
– Видер пригласил меня на ужин.
– А ты не мог отказаться? И о чем вы с ним говорили?
– Ну, о памяти, о воспоминаниях, что-то в этом роде. Слушай, а скажи-ка, чего ты на него так сердишься? Ты же сама меня с ним познакомила, а он мне работу предложил. Все-таки он профессор, знаменитость, вот я из вежливости и согласился остаться на ужин. А еще потому, что ты его очень уважаешь, я же знаю.
Лора сидела на коврике у дивана, скрестив ноги, будто собралась медитировать. На ней была моя футболка с логотипом «Джайентс», и я впервые заметил, как Лора исхудала.
Она извинилась за резкость, а потом сказала, что ее мать, обнаружив опухоль в груди, сходила к врачу и теперь ждет результатов маммограммы. О родных Лора всегда говорила урывками, воспоминаниями не делилась, поэтому я плохо представлял себе их семейные отношения, хотя о своих родителях рассказал ей все. Я хотел провести новогодние каникулы с матерью и братом – наше первое Рождество без отца – и пригласил Лору, но она сказала, что поедет в Эванстон. До начала каникул оставалось несколько дней, и я уже ощущал металлический холод расставания – мы еще никогда не проводили так много времени друг без друга.
На следующий день я сфотографировался для «Сигнатуры» в небольшом фотоателье, через пару часов забрал снимки и послал два в редакцию, а еще два оставил себе: один для Лоры, а один – для мамы. Впрочем, перед отъездом я забыл вытащить их из сумки, поэтому Лоре фотографию так и не подарил. О снимках я вспомнил много позже, уже в Итаке, но они куда-то запропастились.
Журнал вышел в конце января, но к тому времени меня уже преследовали полицейские и репортеры, поэтому я переехал, так и не увидев экземпляры «Сигнатуры», отправленные по моему старому домашнему адресу. Впервые журнал попал мне в руки лишь пятнадцать лет спустя – его подарил мне приятель, который случайно обнаружил экземпляр «Сигнатуры» в букинистическом магазине на Миртл-авеню в Бруклине. С редактором я больше не разговаривал, а в начале 2000-х годов случайно узнал, что он погиб в автокатастрофе на Западном побережье летом 1990-го.
Лора назвала бы предзнаменованием и участь журнала, и участь моей литературной карьеры. Я больше никогда и нигде не печатался, хотя еще некоторое время продолжал писать.
Профессора Джозефа Видера убили в его собственном доме спустя несколько дней после нашего с ним ужина, в ночь с 21 на 22 декабря 1987 года. Убийцу так и не нашли, хотя следствие велось долго и упорно. В силу ряда причин, изложенных ниже, я был одним из подозреваемых.
Глава шестая
Кто-то однажды сказал, что у повествования на самом деле не существует ни начала, ни конца – они выбраны рассказчиком произвольно, как отправные точки для того, чтобы представить читателю события, начавшиеся гораздо раньше и окончившиеся позднее.
