Изнанка матрешки. Сборник рассказов - Виктор Васильевич Ананишнов
Но почему Толька на линейке оказался лишь втроём, а здесь так размножился? Неужели готовился меня подстеречь? И этот десяток даже не пошёл к школе, а явно поджидал меня здесь.
Мысли мои только об одном: подстерёг, выследил, хочет надавать мне тумаков. Другие предположения, такие как, например, в действиях двойников Толи нет никаких угроз, и я с ними могу разойтись мирно, так они меня не посетили в тот момент. Недаром же у моих двойников появились синяки под глазами.
И я нагнул голову, ухнул и сильно боднул кого-то из Толей, он упал. Остальные, наверное, такого нападения от меня не ожидали. Поэтому, пока они соображали, что к чему, я бросился бежать.
Ноги несли меня прямо к дому. Они словно помимо меня прыгали через всякие препятствия, промчали через небольшой кустарник. В нём-то одна из веток больно хлестнула меня по переносице, оттого под глазом, не прошло и получаса, появилась синева.
Потом я дважды постарался сделать переход их из будущего в прошлое, чтобы нас, с синяком было хотя бы двое. Вдвоём мы почти уговорили Ведущего, правда, промолчав про кусты, а заверив о драке. Жаль Тольку мы не нашли на школьном дворе. Вот тогда бы мы ему…
Сильно захотелось спать, я досрочно вернулся в утро и улёгся на раскладушке, как мама, зайдя в папин кабинет, заметила у нас двоих синяки. Она поругала меня и двойника и удалила синяки каким-то медицинским карандашом.
Во сне опять сделал двойное возвращение, потом бодрствовал, участвовал в бурном времяпрепровождении с самим собой; и снова возвращался…
Уже на неделю растянулся этот день для меня – Тридцать Третьего возвращения. И я решил – всё! Хватит уже! Потому что напрочь перестал ощущать новизну происходящих со мной событий, хотя, конечно, в каждом возвращении что-то происходило особое, порой необычное, это-то и заставляло, по сути дела, возвращаться ещё и ещё. В одном из них подружился с двойником Наташки Семёновой, договорить и после дня с возвращением. Или вот Волобуева, которую я не перевариваю, отличницу, вдруг сказала обо мне, мол, я вообще-то много чего знаю, и она, притвора, иногда якобы соглашается со мной.
Но всё равно меня уже не интересовали такие, пусть лестные, мелочи. Прискучило, надоело…
Наступал вечер.
По детской программе стереотелевизора показывали мультфильм. Я сам участвовал в его объёмном представлении. Было смешно и интересно, всё понравилось. Особенно попугай. Он весь фильм сидел в стороне от нас: зайцев, лис, бегемотов, ворон и меня. Сидел взъерошенный и неприступный. И всё время молчал, да так, что мы, участники мультфильма, собрались в кружок, пошептали и пришли к выводу считать попугая умным и даже, как предложила одна ворона, мудрым.
Мультфильм окончился, стерео призраки покинули комнату. Я же долго думал, вспоминал попугая. Его поведение навело меня на такие вот мысли: бегать, прыгать, решать всякие головоломные задачки викторины всякий сможет, создать вид умного, мудрого человека – не очень-то легко.
Поразмышляв, я придумал кое-что. И дальнейшие мои действия получились простыми и сознательными. Найти у мамы ленту – дело одной минуты, я её повязал на голову. Получилось красиво. Под ленту воткнул перо из папиного письменного прибора – яркое и длинное, неизвестно чьей птицы, зато я чем-то стал походить на попугая. Кривляясь перед зеркалом, намазал себе нос губной помадой, щёки тенями, остальные части лица припудрил. Оделся так, чтобы в глаза всем бросалась нелепость одеяний.
Нажал на кнопку телепоратора и подержал её как никогда долго.
Моё желание зафиксировали датчики, передали на необходимые системы, отметили координаты возвращения, сопоставили их с теми, где я находился в данный момент, и – я опять объявился утром этого бесконечного для меня дня в своей комнате.
В ней царили тишина и покой. Сюда ещё не добрался ни один из двойников, а Ведущий спал себе за ширмой и ничего ещё не знал.
Да… Странным, длинным и неожиданным оказался день с возвращением. Нас, конечно, предупреждали, но одно – слышать, а другое – участвовать самому.
Поев и побродив в одиночестве, я от нечего делать взял голографический аппарат для съёмок. Он, в конце концов, достанется мне. Вот и решил рассмотреть его получше. Интересно же!
Вот тут-то как снег на голову, как коршун на утку, как волк на бабушку, как… в общем, откуда ни возьмись, налетел на меня какой-то двойник, выхватил из моих рук аппарат, прижал его к груди и забился в угол. Сумасшедший какой-то. Может быть, не я?..
Я презрительно фыркнул на него, хотел ему что-нибудь сказать, но вспомнил: только молчанием могу добиться задуманного. Потому сжал зубы и губы и сел в другой угол, чтобы как следует посмотреть на всех себя со стороны и, может быть, понять, кто я есть такой на самом деле со своей же точки зрения.
Выдержал я часов до трёх. Ну, скажу, занятие! Всё время хотелось высказаться, вмешаться или выпалить нечто какое, чтобы знали и помнили меня. А на себя насмотрелся на всякого и, честно говоря, ничего такого особенного не нашёл. Ни плохого, ни хорошего: во всех возвращениях такой же, как есть. Бегаю, кричу, смеюсь, ем и пью. Но чтобы присесть, задуматься о чём-нибудь, поговорить с самим собой о серьёзном – так нет этого.
Так что часа в три пришёл к выводу – пора заканчивать возвращения. Вернул перо на место, отмылся в ванне и завалился спать до завтра, до обыкновенного дня.
На этом закончился для меня первый в жизни день с возвращением.
А картинку, начатую папой, я дорисовал до Тридцать Третьего, и храню.
А Н Д Р Е Е В К А
(реальность)
Дело было к вечеру. Иван Лукич, привычно сунув между коленей шишковатую трость, сидел у дома на скамейке. Он щурил глаза, словно пытался увидеть что-то вдали, грел пальцы рук в утлой своей бородке и неторопливо рассказывал:
– Село-то наше? – тянул он каждое слово, как будто вспоминал текст полузабытой песни. – Какое же это теперь село? И не деревенька даже, а так себе, выселок. А когда-то и взаправду было село. Большое, не вру. Во-он там оно было… – Иван Лукич коротко ткнул костистым кулаком в сторону картофельного поля и помолчал, вспоминая, должно быть, что-то.
– А там, где могилки, церковь стояла. А как же селу без церкви? На то оно и село-о. Есть церковь, так значит – село. А нет её – деревня деревней. Так-то было… А сколько народу в нашем селе проживало! Не вру, но ещё до войны дворов сот пять, считай, стояло. Или поболе того. Это потом уже… – Старик призадумался, шевеля губами, сухие щёки его дрогнули, как от боли. – Уже
