Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 10

Однажды, придя домой, она нашла Майка бездельничающим в окружении множества книг — Талмуда, Камасутры, Библии в многочисленных переводах, Книги Мертвых, Книги Мормонов, драгоценного для Патти экземпляра Нового Откровения, религиозных апокрифов, Корана, полного издания «Золотой Ветви», книги «Путь, Наука и Здоровье», а также священных писаний других больших и малых религий и даже таких редкостей, как «Книга Законов» Кроули.

— Что с тобой, милый?

— Джилл, я не грокк.

(— Жди, Майк. Ожидание ведет к полноте.)

— Не думаю, что в этом случае ожидание даст ее. Я знаю, в чем тут беда: я не человек, я — марсианин, облеченный в чуждое для него тело.

— Для меня ты больше, чем человек, дорогой, и я люблю твое тело.

— О, ты грокк, о чем я говорю. Я не грокк людей. Не могу понять этой множественности религий. У моего народа…

— Твоего народа, Майк?

— Извини. Я должен был сказать, что у марсиан лишь одна религия, и это не вера, а уверенность. Ты грокк это — «Ты есть Бог»?

— Да, — согласилась она, — я действительно грокк… по-марсиански. Но, дорогой, по-английски это получается совсем иначе, хотя я и не знаю — почему.

— Видишь ли, на Марсе, если нам нужно что-то узнать, мы обращаемся к Старейшим, и их ответ всегда верен. Джилл, а не может быть так, что у людей нет собственных Старейших? Нет, я хочу сказать, души? Когда мы расстаемся с плотью — умираем — неужели мы умираем насовсем… полностью… так, что ничего не остается? Неужели мы живем в невежестве потому, что нам все равно? Потому, что мы исчезаем и не возвращаемся назад спустя короткое время, которого марсианам хватило бы разве что для одного сравнительно недолгого пребывания в трансе? Скажи мне, Джилл, ты же человек!

Ее улыбка была нежна и спокойна.

— Ты же мне все объяснил сам. Ты научил меня понимать вечность и уже не можешь отнять познанное. Ты не можешь умереть, Майк, ты можешь только лишиться плоти. — Она прижала обе руки к груди. — Вот это тело, которое ты научил меня видеть твоими глазами… и которое ты так любишь… оно когда-нибудь исчезнет. Но не исчезну Я! Потому, что Я есмь Я! Ты есть Бог! Я есть Бог! И мы есть Бог во веки веков. Я не знаю, где окажусь и буду ли помнить, что когда-то была Джилл Бордмен, которая с радостью выносила судна в больнице и еще больше радовалась, выходя обнаженной под свет ярких прожекторов. Я любила это тело…

С несвойственной ему быстротой он протянул руку, и ее одежда исчезла.

— Спасибо, родной, — сказала она, — это тело нравилось мне… и тебе… и нам обоим, которые сделали его таким. Но я не думаю, что стану оплакивать его, когда придет пора проститься с ним. Я надеюсь, что ты съешь его, когда я умру во плоти.

— О, конечно, я съем тебя, если только не прощусь с плотью первым.

— Не думаю, что у тебя это выйдет. Ты ведь гораздо лучше контролируешь свое прекрасное тело и, надеюсь, проживешь по крайней мере еще несколько столетий. Разве что решишь сам умереть во плоти пораньше.

— Возможно. Но не сейчас, Джилл, я так старался. Во скольких церквах мы побывали?

— Мне кажется, во всех, какие есть в Сан-Франциско. Трудно даже вспомнить, сколько раз мы ходили только на службы для ищущих.

— Это только ради Пат… Я бы вторично и близко не подошел к ним, если ты не сказала, будто ей приятно знать, что мы продолжаем свои попытки.

— Да, для нее это важно. А лгать мы не можем… Ты не умеешь, а я не могу… Во всяком случае лгать Патти…

— По правде говоря, — признал Майк, — в фостеритах что-то есть. Но все поставлено с ног на голову.

Они идут ощупью, подобно мне в бытность мою циркачом. Они никогда не исправляют свои ошибки, потому что это, — и он заставил книжку Пат подняться в воздух, — в основном сущая фальшивка.

— Да. Но Патти этого не видит. Она как невинный ребенок. Она есть Бог и действует соответственно с этим… Только не ведает, что она Бог.

— Хм… такова уж наша Пат. Она верит этому лишь тогда, когда я ей это повторяю, да еще с «выражением». Джилл, есть только три места, где можно искать истину. Есть Наука, — но я узнал о том, как устроена Вселенная больше, когда еще был совсем малышом, нежели об этом знают земные ученые. Им известно так мало, что я не смог побеседовать с ними даже о такой элементарной штуке, как левитация… Я нисколько не унижаю ученых. То, что они делают, верно и нужно, я это полностью грокк. Но они не ищут то, что ищу я, — ты не можешь грокк пустыню, сосчитав, сколько в ней зернышек песка. Далее есть философия, которая, как полагают, объясняет все. Так ли? Багаж, который предъявляет любой философ на выходе, тот же самый, с которым он вошел; исключение — те, что обманывают самих себя и доказывают свои выводы собственными предпосылками. Вроде Канта. И все прочие, что бесконечно ходят по кругу, гоняясь за собственным хвостом. Поэтому ответ должен быть здесь. — Он показал на груду книг. — Только там его нет. Отдельные куски, как я грокк, — верны, но их сочетание — никогда. А если и попадется что-то дельное, то от вас обязательно потребуют, чтобы самое трудное было принято на веру. Вера! Грязное слово, странно, что ты не упомянула его, когда обучала меня ругательствам, которые не употребляются в порядочном обществе.

Джилл улыбнулась.

— Майк, да никак ты пошутил!

— Я не собираюсь шутить… и мне это не кажется смешным. Джилл, я ведь даже тебе оказал плохую услугу — раньше ты часто смеялась. А я так и не научился смеяться… Теперь и ты забыла смех… Вместо того, чтобы мне стать человеком, ты становишься марсианином.

— Я счастлива, милый. Ты, наверное, далеко не всегда слышишь, как я смеюсь.

— Даже если б ты рассмеялась на середине Маркет-Стрит, я и то услышал бы. Я грокк. С тех пор как я перестал бояться смеха, я всегда его замечал, особенно если смеялась ты. Если бы я грокк смех, я бы грокк и людей, так мне кажется. Тогда я смог бы помочь таким, как Пат. Научить ее тому, что знаю, и узнать то, что знает она. Мы бы поняли друг друга.

— Майк, все, что тебе надо сделать для Патти, это видеться с нею почаще. А мы встречаемся так редко! Давай уедем их этих мерзких туманов. Она сейчас дома — цирковой сезон закончился. Съездим на юг и повидаемся… мне всегда хотелось побывать в Баха-Калифорнии. А потом мы могли бы поехать еще южнее — там тепло, — взяв ее с собой. Это было бы так чудесно.

— Решено!

Она вскочила.

— Сейчас я оденусь. Ты хочешь оставить какие-нибудь книги? Я могу отправить их Джубалу.