Айзек Азимов - Конец вечности
Но никто не делал никаких намеков, а Крайл терпеливо выслушивал рассказы Эугении о работе Дальнего Зонда. Правда, она так и не рискнула проверить его знания, заведя какой-нибудь разговор о технике. Впрочем, иногда он задавал ей вопросы по делу или отпускал вполне уместные замечания. Ей это было приятно, поскольку его слова вполне могли принадлежать человеку интеллигентному.
Фишер работал на одной из ферм — занятие вполне респектабельное, более того — из числа важнейших, но, увы, занимавшее место почти в самом низу социальной шкалы. Он не возмущался и не жаловался жене — ведь без её помощи он не смог бы попасть даже туда, — но и не обнаруживал удовлетворения. О своей работе он не рассказывал, но Эугения замечала в нём смутное недовольство.
И поэтому она привыкла обходиться без фраз вроде: «Привет, Крайл. Ну, как дела на работе?»
То есть поначалу она задавала такие вопросы, но ответ был неизменно один: «Ничего особенного» — и короткий досадливый взгляд.
Наконец и она перестала сообщать ему во всех подробностях мелкие служебные дрязги и сплетни. Ведь даже такие мелочи могли дать ему повод для неприятных сравнений.
Инсигна убеждала себя, что страхи её преувеличены и свидетельствуют скорее о её собственной неуверенности в себе. Вечерами, когда она приступала к описанию дневных трудов, Фишер слушал её, не обнаруживая нетерпения. Несколько раз без особого интереса он расспрашивал её о гиперприводе, но Инсигна знала о нём немного.
Политические перипетии на Роторе интересовали Крайла — впрочем, мелочную возню колонистов он воспринимал с высокомерием истинного землянина. Эугения старалась помалкивать, чтобы муж не заметил её неудовольствия.
И в конце концов между ними пролегло молчаливое отчуждение, которое иногда нарушали короткие разговоры о просмотренных фильмах, общих знакомых, мелких жизненных проблемах.
Она не считала себя несчастной. Пирожное превратилось в белый хлеб — однако есть вещи куда менее вкусные, чем пышный батон.
Были в этом и свои преимущества. Заниматься секретными делами — значит не говорить о них никому, но кто сумел бы не проболтаться, лежа рядом с женой или мужем? Впрочем, Инсигне это почти не грозило — так мало секретного было в её работе.
Но когда открытие Звезды-Соседки вынужденно и совершенно неожиданно для Эугении угодило под спуд — как только сумела она сдержаться? Естественные побуждения требовали иного: немедленно похвастаться перед мужем, обрадовать его тем, что она совершила важное открытие и имя её не исчезнет со страниц учебников астрономии, пока живо человечество. Она могла бы рассказать ему всё ещё до разговора с Питтом. Могла просто попрыгать перед ним на одной ножке: «Угадай-ка! Угадай-ка! Ни за что не угадаешь!»
Но она не сделала этого. Просто не сообразила, что Фишер может заинтересоваться. Может быть, он разговаривал о работе с другими — с фермерами или жестянщиками, — но не с ней…
Поэтому она даже не обмолвилась ему о Немезиде. И разговоров об этом не было до того ужасного дня, когда рухнула их семейная жизнь.
8
Когда же она полностью перешла на сторону Питта?
Поначалу мысль о том, что существование Звезды-Соседки нужно держать в секрете, смущала Инсигну; она не хотела покидать Солнечную систему ради звезды, о которой не было известно почти ничего, кроме положения в пространстве. Она считала неэтичным и бесчестным создавать новую цивилизацию втайне от всего человечества.
Но этого требовала безопасность поселения, и Инсигна сдалась. Однако она намеревалась бороться с Питтом и при любой возможности противоречить ему. Аргументы свои она отточила настолько, что, на её взгляд, они сделались абсолютно безукоризненными и неопровержимыми, но… ей пришлось оставить их при себе.
Питт всегда успевал перехватить инициативу.
Как-то раз он сказал ей:
— Эугения, вы наткнулись на Звезду-Соседку в известной мере случайно, и ничто не мешает вашим коллегам сделать то же самое.
— Едва ли… — начала она.
— Нет, Эугения, не будем полагаться на вероятность. Нам необходима уверенность. Вы сами проследите, чтобы никто даже шагу не сделал в опасную сторону, к материалам, которые могут выдать положение Немезиды.
— Как же я смогу это сделать?
— Очень просто. Я беседовал с комиссаром, и вы теперь будете возглавлять все работы по исследованиям Дальнего Зонда.
— Но это значит, что я перескочила…
— Да. У вас повысились ответственность, зарплата, общественный статус. Чем вы недовольны?
— Я не думаю возражать, — ответила Инсигна, ощущая тяжелые удары своего сердца.
— Уверен, что с обязанностями главного астронома вы справитесь самым лучшим образом, но главная ваша цель будет заключаться в том, чтобы все астрономические исследования производились с высочайшим качеством и максимальной эффективностью и при этом не имели бы никакого отношения к Немезиде.
— Но, Янус, разве можно утаить такое открытие?
— Я и не собираюсь этого делать. Сразу же, как только выйдём из Солнечной системы, все узнают, куда мы направляемся. Но до тех пор знать о Немезиде должны немногие — и чем позже они узнают о ней, тем лучше.
Повышение в должности, не без стыда отметила Инсигна, лишило её желания возражать.
В другой раз Питт поинтересовался:
— А как у вас с мужем?
— В каком смысле? — немедленно перешла в оборону Инсигна.
— По-моему, он — землянин?
— Он родился на Земле, но стал гражданином Ротора. — Инсигна поджала губы.
— Понимаю. Значит, вы ничего не рассказывали ему о Немезиде?
— Совершенно ничего.
— А этот самый муж никогда не говорил вам, почему он оставил Землю и что ему понадобилось на Роторе?
— Нет. Да я и не спрашивала.
— Неужели вас это вовсе не интересует?
Поколебавшись, Инсигна призналась:
— Конечно же — иногда.
— Тогда, быть может, я смогу кое-что объяснить вам, — улыбнулся Питт.
Так он и сделал — постоянно, понемногу, ненавязчиво, не оглушая, во время каждого разговора. Речи его вывели Инсигну из оболочки, в которой она замкнулась. В конце концов, если живешь на Роторе, приходится и воспринимать всё по-роториански.
Но благодаря Питту, тому, что он рассказывал, тем фильмам, которые он советовал ей посмотреть, она наконец составила верное представление о Земле и миллиардах людей, её населяющих, о вечном голоде и насилии, о наркотиках и умопомешательстве. И Земля стала казаться ей бездной, полной ужасов, от которой следовало бежать как можно дальше. Она больше не удивлялась, почему Крайл Фишер оставил планету, — она думала, почему так мало землян последовали его примеру.
Правда, сами поселения были немногим лучше. Теперь она поняла, как замкнуты эти мирки, жители которых не имеют возможности свободно передвигаться в космосе. Каждое поселение боялось заразы, чуждой микрофлоры и фауны. Торговля медленно отмирала, а если где и велась, то в основном с помощью автоматических кораблей, перевозивших тщательно простерилизованные грузы.
Поселения ссорились и враждовали. Околомарсианские поселения были не лучше прочих. Только в поясе астероидов поселения пока ещё беспрепятственно умножались, тем самым навлекая на себя растущую неприязнь всех обитавших ближе к Солнцу.
И Инсигна всё чаще внутренне соглашалась с Питтом, она почувствовала желание бежать из этой нестерпимой нищеты — чтобы заложить основы новой цепи миров, где не будет места страданию. Новое начало, новые возможности.
А потом выяснилось, что она беременна, и энтузиазм немедленно начал улетучиваться. Одно дело — рисковать собой и мужем, другое — подвергать опасности собственное дитя.
Но Питт был невозмутим. Он поздравил её:
— Ребенок родится здесь, у Солнца, и вам хватит времени привыкнуть к младенцу. К тому времени, как мы подготовимся к пути, ему исполнится годика полтора. А потом вы и сами поймете, какое это счастье, что не пришлось ждать дольше. Ваше дитя и знать не будет об участи загубленной родом людским планеты, об отчаянии, разделившем людей. Ребенок будет знать только свой новый мир — культурный, в котором все его обитатели будут понимать друг друга. Какой везучий ребенок, какой счастливый ребенок. Не то что мои сын и дочь — они уже выросли, и оба отмечены этой печатью.
И Эугения вновь воспрянула духом. И когда родилась Марлена, она уже начала опасаться всяких задержек, чтобы неудачники, заполонившие всю Солнечную систему, не смогли заразить девочку своей бестолковостью.
К тому времени она уже полностью разделяла взгляды Питта.
Ребенок, к большому облегчению Инсигны, словно приворожил Фишера. Она и не предполагала, что Крайл окажется таким хорошим отцом. Он буквально не давал на неё пылинке упасть и охотно взял на себя свою долю отцовских забот. Даже вдруг сделался жизнерадостным.
