Клиффорд Саймак - Час оборотня (сборник)

И солнца нет. Пора бы ему уже и подняться над дальними сопочками.

Сумрачно. Только над водою тяжелыми парами поднялся туман, зачадило озеро. Не видно противоположного берега, не видно ребят, и голосов их не слышно. Съел туман, съели испарения людские голоса, определили расстояние. Но почему же тень на воде? Откуда? Я сматываю леску, все еще бессознательно стараясь найти предмет, отбрасывающий тень на воду, и разглядеть ее. И вдруг осознаю — тень разглядывает меня. И не тень это… Нет! Щука?.. Таймень? Рыба? Что это?..

Подошло близко к берегу, не возмущая мертвого покоя воды, поднялось из мрака… Сам мрак поднялся длинной полосою, черным, сброшенным в пучину каменным деревом. Щелкнула блесна по кольцам на удилище, подтянул ее, выбрал до предела. Словно бы фонарик — были такие в моем детстве, с крупной круглой головкой над лампочкой, — направлен на меня из глубины озера. У самого берега светится белым глазом он.

Жутко стало… Да ну его… Все-таки человек я… живой… Уходить надо! Шибко спешить, однако, надо. Не должен, не должен я глядеть в этот белый зрачок. Пусть пожалею потом, пусть, коли расскажу, будут смеяться надо мной друзья, но надо уходить… И я бегу от тайны, как бежал тогда от доброты старой женщины в черном. Тоже в черном… Во сне ли, наяву была она?

Но тут-то точно не сплю. Бегу?

Василий с Осипом уже собрались, ждут. Поняжки за плечами. Три дымокура горят. Три высоких костерка, всю вязаночку, что принес Осип, запалили.

— Бежать надо.

— Побежали. Костры залейте.

— Не надо… Гореть должны.

Чадит, кутается в туман озеро Егдо, места моей рыбалки не разглядишь отсюда. Замечаю — туман над озером черный.

— Гореть будут? — спрашиваю о кострах.

— Так надо… Будут, — Василий помогает надеть на плечи рюкзак.

— Ловил? — спрашивает Осип.

— Ловил.

— Не поймал?

— Нет.

— Видел?

— Видел.

— Теперь веришь, однако?

— Верю.

Бежим обратной тропою. Оглядываюсь. Нет позади озера. Чадит, расползается по всему цирку черный туман, и только тремя ранками сочатся в нем живым светом оставленные костерки. Тут гореть нечему. Тут все сгорело. Да и внутри у меня тоже словно бы выжгло все холодным огнем. Уйти бы только побыстрей отсюда. Знаю, что сам потом буду смеяться, вспоминая это состояние. Но сейчас только бы уйти, унести ноги… и образцы. А может быть, не брать образцов — выкинуть? Нет, шалишь, паря! Этого я тебе не разрешу. Умирать буду, а черненькие камешки не выброшу. Или донесу, или с ними лягу в землю. Шалишь, Егдо! Этого ты у меня не отберешь. Не я со своей тайной пришел к тебе, но ты ко мне со своей. К нам, к Земле.

Взошли на ту возвышенность, на гребешок, что определил цирковые россыпи, откуда увиделся впервые громадный овал лазурита. Нет его позади. Ничего нет. Чадный белый туман с черной окалиной поверху затопил впадину, словно бы гонится за нами, и огней уже не видно, живых наших огней.

— Однако, ушли, — говорит Василий и улыбается. — Не догонит теперь.

— Шибко плохой туман тут, — Осип качает головой.

Мы стоим рядышком трое и глядим туда, где должно быть озеро Егдо, но его нет, нет его за туманом.

— Туман плохой. Кости портит, кашель делает. Гниет внутри, ох, как плохо.

— Теперь долго так будет.

— Как?

— Как туман будет. Всекта будет. Дань, два не будет. Потом год будет. Всекта, — объясняет Осип и, как Василий, улыбается. — Пронес бок.

— А почему мы пришли, тумана не было?

— Теперь будет… Однако, Егдо тебе себя хотел показать. Мы когда с Оськой Инаригда говорили, спорили — не увидишь Егдо, туман увидишь. Оська сказал: «Ладно. Пытать будем». Вот видел ты? Ну, однако?

— Ну.

Я последний раз поглядел туда, где поразила меня догадка, где вспомнил отчетливо, словно увидел наяву, недавно умершего профессора Журавлева, отдавшего почти всю жизнь разрешению этой тайны, так и не разрешив ее, так и не найдя подтверждения своей дерзкой смелой гипотезе; туда, где тайна эта, явившись мне, не перестала быть тайной. Ничего не увидел я там, кроме дальних хребтиков, что поднимались из черной хлипи болот.

Мы побежали в черную каменную тайгу, мимо нее все дальше, не оглядываясь, все убыстряя и убыстряя шаг, пока не почувствовали под ногами родную землю.

— Однако, зрать будем! Водка пить будем! — пропел высоким дискантом Осип, и ему ворчливо, совсем рядом, ответил гром. Из-за тайги медленно выплывала синяя туча, красные трещины молний рвали ее брюхо.

— Однако, на чум бежать надо, — опасливо поглядывая на небо, сказал Василий.

— Однако, надо, — согласился Осип. — Побежали, тут близко.

И мы, минуя опять мокрые калтусы, сухие мари, сухие калтусы и мокрые мари, заспешили навстречу грозе, что покрывала мир великой, но все-таки живой темнотою…

…Впервые я видел его, когда только что поступил в институт и все мне в тех милых сердцу стенах было тогда внове. Мы, первокурсники, толкались в коридорах и вестибюлях, почти с обожанием вглядывались в загорелые, обветренные лица студентов, вернувшихся с поля. Казалось, от них так и веяло мужеством, здоровьем, дикими ветрами, опасностями. Лица преподавателей-полевиков казались нам тогда лицами чародеев, хранящих в себе тайны земли.

А его лицо было необыкновенно будничным, каким-то сонным, с болезненно-желтым загаром. На облупленном носу сидели большие дымчатые очки, а седые вихры торчали за ушами ласточкиными хвостиками.

Он проходил вестибюлем, и ему кланялись, уважительно опуская головы, но за спиною почти все одинаково улыбались, а студенты начинали шептаться, провожая его восторженными взглядами.

— Профессор Журавлев, — сказал мой товарищ, второкурсник, кивнув на него. — Автор Сагджойской катастрофы. Лучший специалист по метеоритам. Но маленько свихнутый старик. Утверждает, что Сагджойский метеорит — это межпланетный корабль, посетивший нашу Землю и потерпевший катастрофу.

Я уже тогда много слышал о необычном явлении, происшедшем далеко в Сибири в начале нашего века, кое-что читал и хорошо знал имя профессора, но видел его впервые. Я взглянул на него, но увидел только чуть сутулую спину в тесном форменном пиджаке, желтую морщинистую шею и белый то ли волосок, то ли ниточку на рукаве.

Журавлев стремительным шагом прошел мимо и скрылся в аудитории.

Тогда он был притчей во языцех не только нашего института, но и всего научного мира. Двадцать с лишним лет, которые потратил на поиски Сагджойского метеорита, не дали результатов.

А ведь падение это было. Произошло оно июньским жарким утром, когда ничто не предвещало беды. Вдруг словно бы солнце зажглось над тайгою. Страшный грохот небывалого еще на памяти людей взрыва потряс мир. Разом вспыхнул неистовый пожар. Все живое гибло в том аду. Бешеные сохатые, брызжа кровью, лишенные зренья, вырывались из тайги и падали. Трупы животных лежали по сопкам и у рек, плыли по воде. Люди покидали кочевья, навсегда уходили из междуречья Сагджоя и Авлакана, где бушевал огонь, где на миг возгорелась дуга в небе и землю сотрясли удары необыкновенной силы. Это волнение земной коры зарегистрировали сотни сейсмических центров, и даже приборы Австралии отметили колебания. Ураган громадной силы прошел над всем междуречьем. Но странно: ни один ученый, ни одна экспедиция не добились разрешения и не сделали решительной попытки посетить место разыгравшейся в природе трагедии. И потом спустя почти двадцать лет с великими трудностями, терпя нечеловеческие лишения, Журавлев достиг Сагджоя и места того необъяснимого лесоповала. Экспедиция не дала никаких результатов, кроме того, что Леонид Александрович впервые описал этот район как минералог и как очевидец следов двадцатилетней давности. Прошел год, и он снова предпринял, но безуспешно, поиск метеоритного тела. И тогда же выдвинул дерзкую и прямо-таки антинаучную по тем временам гипотезу о посещении Земли управляемым межпланетным кораблем.