Томас Диш - Щенки Земли

Или, если процитировать вас: «О, кукла на веревочке болезни, уничтожить. Уничтожить все, и нас».

Захватывает, знаете ли, то, что это вполне возможно. Можно создать оружие абсолютно богоподобного могущества. Мы можем сдуть этот маленький мир, взрывая на его пути помидорчики с шутихами. Нам достаточно создать это оружие и вручить его нашим дорогим правительствам. На них можно положиться в этом деле, они уберут с дороги этот шар.

Говорите, вы поможете нам? Говорите, что вы окажете нам, по крайней мере, вашу моральную поддержку?

Что — все еще нет? А вы ведь действительно не развлекаете нас беседой, Саккетти, ни в малой мере. Я даже задаюсь вопросом, каким образом вы, Чита, коротали с ним время. Ладно, будьте готовы; уверен, есть дело, над которым стоит поработать.

Они оставили комнату вместе, сопровождаемые охранниками, но Скиллиман не смог побороть в себе желания вернуться, чтобы нанести еще один парфянский удар:

— Не кручиньтесь, Луис. Я должен был докопаться до того лучшего, что в вас есть. Потому что, вы ведь понимаете, на моей стороне вся вселенная.

Шипанского, которого это могло свести с ума, не было, и я позволил себе парировать удар:

— Именно это я нахожу особенно вульгарным.

Он выглядел упавшим духом, потому что вернулся, чтобы услышать в ответ молчание. Внезапно он перестал быть Сатаной и стал всего лишь среднего возраста лысеющим администратором далеко не первого разряда.

Что все-таки за удовольствие соболезновать своим врагам. Это избавляет нас от гораздо больших усилий, необходимых, чтобы их ненавидеть.

Усилия… Их необходимо слишком много, даже чтобы сказать: «Ненавижу».

Я невозвратно болен. Теперь я упрекаю себя за свое поведение в момент этого противостояния. Молчание, хотя оно всегда так хорошо служило Господу Богу, в конце концов, не мой щит и не моя ширма. Ненавижу.

Но какой ответ я мог дать? Скиллиман имел наглость сказать, что все мы, и даже Христос, обуреваемы таким благоговейным страхом, что его Искусителю в конечном итоге невозможно противопоставить никакого лучшего аргумента, чем Сгинь!

Ах, Саккетти, ты всегда возвращаешься к одному и тому же. Имитации Христа.

Я слаб, слаб.

Паводок болезни подступает к дамбе. Больше нет мешков с песком. Я смотрю с конька крыши моего дома на пустые улицы, ожидающие потопа.

(Упаси меня, Боже; ведь этот паводок захлестывает мою душу. Я погружаюсь в глубокую трясину, где нет точки опоры: я вхожу в этот паводок, и его потоки переполняют меня.)

Я снова в лазарете, снова пристально вглядываюсь в стакан с водой. Теперь я все время на обезболивающих пилюлях.

Никто не навещает меня.

Слабее.

Я в состоянии читать не больше часа, после чего дальнейшее насилие над моими глазами от печатания на машинке становится невыносимым. Заглядывал Хааст (не по причине ли моих сетований на одиночество?), и я спросил его, не мог ли бы он назначить мне чтеца. Он сказал, что подумает.

Мильтон, тебе бы следовало оживать в этот час. Или лучше трем твоим дочерям. Бедняга Усердный не умеет читать стихи, не знает никаких других языков, кроме английского, и запинается на длинных словах.

В конце концов я усадил его за чтение Виттенштейна. Есть некая музыка в контрасте между его неуверенным, неохотным произношением и сивилловым смыслом слогов.

Мои сочинения спускаются ко мне с книжных полок Мордикея с комментариями его рукой. Примерно половины комментариев я не понимаю.

Лучше мне или хуже? Я больше не представляю себе, по каким признакам это определять. Я снова на ногах, хотя еще одурманен допингом. Усердный под моим руководством занимается строительством Музея Фактов по моим эскизам.

Оборудование Magnum Opus оставалось еще в заброшенном театре. Хааст потребовал убрать его в другое помещение, но настоял при этом на исключительно деликатном обращении с ним. Суеверия не дают нам покоя, даже мертвые.

Дополнение:

Преподобный Август Джеке отложил свое посещение Белого дома по причине точно не определенного, но острого заболевания.

Недавнее приобретение:

Ли Харвуд, известный англо-американский поэт, начал публиковать сочинения, написанные на языке его собственного изобретения. Лингвисты, которые анализировали эти «неологизмы», подтверждают основательность претензий Харвуда на то, что его язык в своей основе не проистекает ни из какого другого языка, устного или имеющего письменность. Харвуд пытается создать утопическое общество на окраине Тасконы, штат Аризона, где можно будет говорить на его языке и «развить на нем соответствующую культуру». Уже три сотни подписчиков из двенадцати штатов предложили себя в качестве участников этой программы.

Я разослал приглашения. Открытие музея назначено на завтрашнее утро в одиннадцать часов. Приглашения были излишними, потому что Хааст пообещал мне, что там будут все.

Музей открылся и сразу же закрылся. Этого было явно более чем достаточно для достижения моей цели.

Первым, кто подвел итог всем собранным вырезкам, был Скиллиман. Он разразился приступом кашля перед фотографиями убитых Вайзи, которыми убийца(ы) так заботливо обеспечил газеты, Приведя в порядок дыхание, он сердито повернулся ко мне:

— Как давно вы знаете об этом, Саккетти?

— Ничто из этого не является точно выверенной информацией, доктор. Все это из газет. — Я, конечно, предварительно убедился через Шипанского, что газет Скиллиман не читает.

Теперь свет истины пробился и к большинству «шестерок». Они собрались вокруг нас, перешептываясь. Ха-аст, как интерпретатор, стоя перед рукописными надписями на стене, выглядел почти беспомощным.

Было заметно, что Скиллиман очень старался обуздать себя, чтобы выглядеть вежливым после этого неожиданного поражения.

— Могу я спросить, каким числом датирована первая из этих вырезок?

— Премьера «Космической фуги» Андрейнн Леверкюль состоялась тридцатого августа. Однако ее случай — один из наиболее проблематичных. Я позволил себе поместить его в экспозицию, потому что Аспен так близко от нас и потому что она несомненно лесбиянка.

— Конечно! — сказал он, снова раздражаясь. — Что же за дыркой в заднице я был.

— Вы тоже? — спросил я сердечно. К чему он отнесся не как к веселой болтовне. Будь он хоть немного в хороших отношениях с собственным телом, уверен, он бы меня ударил за это.