Мартин Гринберг - Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

«Мы готовим конец света, мистер Тэлбот. Из своих могил на дне океана поднимутся Глубинные и съедят луну, как спелую сливу».

— Тогда мне не придется больше беспокоиться о полнолунии?

«Не пытайтесь заговаривать нам зубы», — начал было он, но я рявкнул на него, и он замолчал.

За окном все еще падал снег.

На противоположной стороне Марш-стрит у окна, в свете своей рубиновой вывески, стояла самая красивая женщина из всех, виденных мною, и смотрела прямо на меня.

Она поманила меня пальцем.

Положив трубку, в которой все еще молчал человек с алюминиевым сайдингом, я спустился вниз и почти бегом пересек улицу; но перед тем, как ступить на мостовую, я посмотрел налево и направо.

Она была одета в шелк. Комнату освещали только свечи, здесь пахло ладаном и маслом пачули.

Когда я вошел, она улыбнулась и поманила меня к своему креслу возле окна. Она раскладывала пасьянс картами таро, один из вариантов солитера. Когда я приблизился, она собрала карты, обернула их шелковым шарфом и бережно убрала в деревянную коробку.

От тяжелых запахов в голове у меня застучало. Я вспомнил, что еще ничего не ел сегодня; возможно, от этого мне было не по себе. Я сел к столу напротив нее.

Она взяла меня за руку.

Рассматривая мою ладонь, она мягко коснулась ее указательным пальцем.

— Волосы? — Она была озадачена.

— Ну да, это моя особенность. — Я улыбнулся. Мне казалось, что улыбка вышла дружелюбной, но она в ответ лишь вскинула брови.

— Когда я смотрю на вас, — сказала мадам Эзекиель, — я вижу глаза человека и в то же время глаза волка. В глазах человека я вижу честность, благородство, невинность. А в глазах волка я вижу стон и рычание, ночной вой и крики, я вижу монстра с окровавленной мордой, бегущего по окраине города.

— Как вы можете видеть рычание или крик?

Она улыбнулась.

— Это не трудно, — сказала она. У нее был не американский акцент. Скорее русский, мальтийский или египетский. — Глазами разума можно увидеть многое.

Мадам Эзекиель закрыла свои зеленые глаза. У нее были удивительно длинные ресницы; кожа была бледная, а волосы ни секунды не оставались в покое — они плыли вокруг ее головы, словно колеблемые приливом.

— Это традиционный способ, — сказала она. — Способ смыть с себя дурное обличье. Вы стоите в проточной воде, в чистой родниковой воде, и при этом едите лепестки белой розы.

— А потом?

— Облик темноты будет смыт с вас.

— Он вернется, — сказал я ей, — вместе со следующим полнолунием.

— Итак, — продолжала мадам Эзекиель, — как только темный облик будет смыт с вас, вы вскрываете вены в проточную воду. Кровь, конечно, будет сильно жечь, но река унесет ее прочь.

Она была одета в шелковые платье и шаль, переливающиеся сотней разных оттенков, каждый из них казался живым и ярким даже в приглушенном свете свечей.

Ее глаза открылись.

— Теперь, — сказал она, — Таро.

Развернув черный шелковый шарф, она вынула колоду и подала мне, чтобы я ее перемешал. Я рассыпал карты, собрал и перетасовал.

— Помедленнее, — попросила она. — Пусть они привыкнут к вам. Дайте им полюбить себя, как… полюбила бы вас женщина.

Я крепко сжал колоду и вернул ее гадалке.

Она открыла первую карту. Карта называлась «Оборотень». На ней были изображены тьма, янтарные глаза и красно-белая улыбка.

В ее глазах отразилась растерянность. Они казались изумрудными. «Такой карты нет в моей колоде, — сказала она и открыла следующую карту. — Что вы сделали с моими картами?»

— Ничего, мэм. Я их просто подержал. Вот и все.

Карта, которую она открыла, называлась «Глубинный».

На ней было изображено нечто зеленое, отдаленно напоминающее осьминога. Рты этого существа — если это были рты, а не щупальца — на глазах начали шевелиться.

Она накрыла эту карту другой, затем еще одной, еще. Остальные карты оказались лишь белыми прямоугольниками.

— Это вы сделали? — Она готова была расплакаться.

— Нет.

— Уходите, — сказала она.

— Но…

— Уходите. — Она опустила глаза, словно пыталась убедить себя, что я не существую.

Я встал, в этой комнате, где пахло ладаном и свечным воском, и посмотрел в окно. В окне моего офиса на противоположной стороне улицы вспыхнул свет. Двое мужчин с фонариками шарили по комнате. Они открыли пустой файловый шкаф, осмотрелись, а затем заняли позиции, один в кресле, другой за дверью, и стали ждать моего возвращения. Я улыбнулся про себя. В моем офисе было холодно и бесприютно, и, даже если им повезет, они смогут проторчать там не больше трех часов, прежде чем поймут, что я не собираюсь возвращаться.

Когда я уходил, мадам Эзекиель переворачивала карты одну за другой, пристально вглядываясь в них, словно это могло восстановить картинки. Сойдя вниз, я направился по Марш-стрит к бару.

В баре было совершенно пусто; он курил, но при моем появлении торопливо загасил сигарету.

— А где друзья-шахматисты?

— Сегодня у них знаменательный вечер. Они пойдут к заливу. Дайте-ка вспомнить: вам «Джек Дэниель»? Угадал?

— Звучит неплохо.

Он налил мне. В глаза мне бросился тот же жирный отпечаток большого пальца на стакане. Я поднял со стойки томик Теннисона.

— Хорошая книга?

Бармен с лисьими волосами взял у меня книгу, открыл и прочитал:

Под куполом небесной глубины;Под толщей океанских вод,Под бездной моря голубогоБез сновидений, без тревогТам Кракен спит…

Я допил свое виски.

— И что? В чем суть?

Он обошел стойку и подвел меня к окну.

— Видите? Вон там?

Он указал на запад, туда, где теснились скалы. На вершине одной из них горел костер; ярко вспыхнув, пламя сделалось медно-зеленым.

— Они хотят разбудить Глубинных, — сказал бармен. — И звезды, и планеты, и луна заняли нужное положение. Время пришло. Сухие земли провалятся в пучину, а моря поднимутся…

— Чтобы мир очистился льдом и потопом, и я благодарю вас за то, что кладете продукты на свою полку в холодильнике, — сказал я.

— Простите?

— Да нет, это я так. Как побыстрее добраться до этих скал?

— Вверх по Марш-стрит. Возьмите влево у Церкви Дагона, пока не дойдете до Мануксет-уэй, а дальше идите прямо. — Он снял с крючка на двери пальто и надел его. — Идемте. Я тоже туда пойду. Никогда не упускаю возможность развлечься.

— Вы уверены?

— Никто в городе не станет пить в такую ночь. — Мы вышли на улицу, и он запер дверь бара.

На улице было холодно, белая поземка носилась по асфальту, как туман. Отсюда мне не было видно, сидит ли еще мадам Эзекиель в своем ароматном логове и дожидаются ли еще меня в моем офисе два непрошеных гостя.