Октавиан Стампас - Рыцарь Христа (Тамплиеры - 1)

Мы начали с подробного изучения местности, вверенной в наше распоряжение. Мне досталась весьма обширная часть города, малонаселенная на севере и совсем не заселенная на юге, где вокруг территории бывшего храма Соломона простиралась тенистая пальмовая роща. В северной части подведомственного мне района находилось несколько добротных и замечательных строений, одно из которых оказалось бывшим домом прокуратора Иудеи Понтия Пилата, другое - дворцом Ирода, третье - домом священника Анны. Здесь же, как выяснилось, находилась и священная купель Вифесда, да вот только воды в ней уже давно не было - источник, дававший некогда исцеление больным, по какой-то причине иссяк, и на месте купальни теперь зиял овраг, поросший травой и кустарниками.

В качестве своей резиденции я выбрал башню Антония118, над которой было водружено знамя ордена, придуманное мною - на белом фоне красный трехконечный крест, такой же, как на моем щите, подаренном мне Еленой Кипрской. Очень удачно - он одновременно был и крестом, и буквой Т, начальной буквой латинского слова "храм". Вместо анаграммы Христа над верхней перекладиной было написано: CHRISTUS ЕТ TEMPLUM*. [Христос и Храм (лат.).] Просто и понятно.

Осенью я намеревался отправиться в Киев и попробовать уговорить Евпраксию переехать сюда, в Иерусалим, коль уж мне выпала почетная должность рыцаря Христа и Храма, но события заставили меня отложить поездку.

Началось с разногласий между Годфруа и Боэмундом, которые едва не привели к вооруженному столкновению. В конце июля в Яффу прибыл большой флот из Пизы. На одном из кораблей приплыл епископ Пизанский Дагоберт. По неясным причинам, явившись в Иерусалим, он стал настаивать на том, чтобы его провозгласили Иерусалимским патриархом, а Боэмунд принялся его в этом поддерживать, требуя, чтобы Защитник Гроба Господня сделался вассалом Дагоберта. В общем, складывалось впечатление, что норманны готовятся к свержению власти Годфруа и провозглашению Боэмунда королем Иерусалимским и Антиохийским. Дело принимало скверный оборот, особенно, если учесть, что часть войска Годфруа ушла вместе с Бодуэном в Эдессу, а часть под началом Евстафия рыскала в окрестностях Иерусалима в поисках какой-то дурацкой удачи.

В этот напряженный миг грянуло известие о том, что калиф Каирский Фатимит ведет свое войско к Иерусалиму, и численность его армии достаточно велика, чтобы осадить Святой Град. Годфруа, продолжая настаивать на том, что теперь он - главная власть в городе, собрал на совет не вождей похода, а трех своих сенешалей - Пьера, Робера де Пейна и меня. Робер высказывал мнение, что нам не следует особо волноваться и достаточно перетащить в город все наши осадные орудия, дабы не повторилось то же, что было в Антиохии, и спокойно выдержать осаду, которая вряд ли будет долгой. Пьер Эрмит имел иную точку зрения. Он считал, что нам следует выступить из города и принять бой где-нибудь на подступах к нему, для чего есть все возможности, ведь войско Раймунда Тулузского все еще находится здесь. Я согласился с мнением Пьера, и Годфруа постановил готовиться к выступлению навстречу армии Фатимита.

Сразу же после празднования Преображения Господня - первого большого праздника в освобожденном Иерусалиме - полки крестоносцев двумя потоками, через Вифлеемские и Сионские ворота, двинулись навстречу врагу. Вновь зазвенели кольчужные доспехи, вновь затрепетали знамена, зацокали копыта тысяч лошадей, заскрипели колеса тяжело груженых телег. Мы снова шли воевать. Пройдя миль сорок, мы встретились с неприятелем неподалеку от города Аскалон, лежащего к юго-западу от Иерусалима. В численности мы превосходили армию Фатимита, но воины его ни в чем не уступали крестоносцам, а во многом даже превосходили. Особенно хороши были их всадники на верблюдах. Ловко управляя этими неуклюжими на вид животными, они столь же ловко владели оружием, нанося огромный урон нашему воинству. На крестоносцев, конечно, сильно повлияло расслабление, наступившее после достижения цели, после взятия заветного града. Но с другой стороны, ощущение победы было еще так живо, что оно помогало лучше справляться с врагом. Понеся большие потери, мы все же наголову разгромили армию египетского калифа, а остатки ее гнали потом до самой Газы. Плечо мое к тому времени успело зажить, рана лишь чуть-чуть давала о себе знать, и в этой битве я, помнится, испытал какой-то особенный восторг. За спиной у меня лежал освобожденный Иерусалим, и я рубился с врагом в охотку, с тем непередаваемым упоением, когда и умереть не жалко - ведь Гроб Господень наш. Но ничто не брало меня, и я вышел из битвы без единой царапины, защищенный Божьим благословением, попечительством Ангела-хранителя, любовью к Евпраксии и доспехами Елены. Как бы я хотел, чтобы и все были так же неуязвимы! Но, увы, сражение при Аскалоне омрачило радость победы горечью потерь. Там, неподалеку от маленького приморского городка, мне пришлось похоронить двух своих командоров - Олега и Ярослава. Да примет Господь их души в своем небесном Киеве! Осиротевшие оруженосцы по возвращении в Иерусалим отправились в родные края рассказывать русичам о подвигах и достойной гибели двух своих славных соотечественников.

Видя столь сильное поражение своих единоверцев, Аскалонский эмир присягнул Защитнику Гроба Господня и поклялся никогда не воевать против христиан. К западу и к югу от Иерусалима отныне устанавливалось надежное спокойствие. Брат Боэмунда, доблестный, но спесивый Танкред принял пышный титул князя Палестинского и Галилейского. Отныне ему подчинялись прибрежные территории от Газы и Аскалона на юге до Назарета и Геннисаретского озера на севере. Для обеспечения спокойствия на востоке войска Раймунда Тулузского спустились в долину Иордана и разбросали свои гарнизоны вдоль этой благодатной реки, в самом лучшем, живописном и сплошь состоящем из оазисов месте Святой Земли. Правда, после сражения при Аскалоне количество крестоносцев стало быстро таять. Те, кто чувствовал, что их долг исполнен, навоевавшиеся и нахватавшие добра и драгоценностей, спешили распрощаться со своими соратниками и толпами отправлялись в Яффу, откуда пизанские, генуэзские и венецианские корабли переправляли их в Европу.

Наступил октябрь, а я все еще пребывал в Иерусалиме, только собираясь отправиться в путешествие за своей Евпраксией. Я успокаивал себя, что к январю все же успею приехать в Киев и сдержу свое обещание - явлюсь до того, как моя милая разрешится от бремени. С некоторых пор, а после взятия Иерусалима в особенности, у меня появилась твердая уверенность, что на сей раз она благополучно переживет беременность и родит мне крепкого румяного русича, красивого, как мой отец, веселого, как Сашенька, и доброго, как сама моя Евпраксия.