Эрик Рассел - Единственное решение

Они навели в столовой порядок, как делали уже раз двадцать. Раскупорили бутылку джина, разлили поровну, с угрюмой сосредоточенностью выпили. Арам, как всегда, принялся посвистывать, имитируя птичье пение, и получил обычную порцию вежливых аплодисментов. Марсден прочитал наизусть какие-то стишки о карих глазах маленькой нищенки. К тому времени, когда он кончил, Нильсен оттаял достаточно, чтобы пропеть своим глубоким, звучным басом две песни. На этот раз он обновил репертуар и был вознагражден громкими аплодисментами.

Правда, не было Вейгарта с его фокусами. И в концерте не принимали участия Докинс и Сэндерсон. Но, предвкушая выступление премьера, крохотная горстка зрителей на время забыла об отсутствующих.

Премьер? Бертелли, кто же еще! Тут он был вне конкуренции, и именно поэтому к такому недотепе, как он, притерпелись, стали снисходительны и, быть может, даже прониклись любовью.

Когда они устроили пирушку по случаю посадки на незнакомую планету, он почти целый час играл на гобое и проделывал с ним штуки, в возможность которых никто из них раньше не поверил бы. Под конец он изобразил столкновение автомобилей — тревожные гудки, звук удара и яростную перебранку водителей. Нильсен тогда от смеха чуть не скатился со своего сиденья.

На обратном пути они без какого-либо особенного повода устроили еще две-три такие вечеринки. Бертелли вынул челюсти (отчего лицо его стало как резиновое) и начал показывать пантомиму. Руки его извивались как змеи. Он изображал моряка, который, сойдя на берег, ищет себе подругу. Находит, преследует, пытается завязать знакомство, получает отпор, уговаривает, идет с ней на шоу, провожает домой, задерживается на пороге и зарабатывает синяк под глазом.

В следующий раз он сменил эту роль на противоположную — стал пухлой блондинкой, которую преследует жаждущий любви моряк. Без слов, но жестами, позами и мимикой, по выразительности равными речи или даже превосходящими ее, он показал те же события, завершившиеся оплеухой на крыльце ее дома.

На этот раз он изобразил застенчивого скульптора, ваяющего из воображаемой глины статую Венеры Милосской. Создавая несуществующую фигуру, он робко гладил ее, нервно похлопывал, смущенно делал ее почти зримой. Он скатал два шара с пушечное ядро каждый, пришлепнул, зажмурившись, ей на грудь, а потом скатал два крошечных шарика, стыдливо прилепил их к большим шарам и мягкими движениями пальцев придал им нужную форму.

Двадцать минут, наполненных весельем, потребовалось Бертелли, чтобы почти вылепить ее, после чего он вдруг заметался в тревоге: стал осматривать горизонт, выглянул за дверь, заглянул под стол, дабы убедиться, что он наедине со статуей. Наконец, успокоенный, но полный смущения, он робко шагнул к Венере, попятился, снова набрался смелости, опять ее лишился, еще раз исполнился отваги, которая затем, в критический момент, его снова покинула.

Вейл давал ему забористые советы, а Нильсен, откинувшись, держался за живот — у него от смеха ныла диафрагма. Собравшись наконец с духом, Бертелли метнулся к невидимой статуе, упал, зацепившись одной ногой за другую, и проехался лицом по стальным листам пола. Нильсен задыхался. Рассвирепев, Бертелли вскочил на ноги, закинул нижнюю губу на кончик своего носа, подвигал ушами, похожими на уши летучей мыши, зажмурил глаза, ткнул в статую пальцем — и у Венеры появился пупок.

В последующие дни, вспоминая пантомиму, они то и дело обводили руками в воздухе невидимые округлости или тыкали друг друга пальцем в живот. Призрачная Венера веселила их до тех пор, пока не появилось, наконец, долгожданное Солнце.

К концу восьмого дня, во время очередной проверки, Марсден обнаружил, что при наложении одной из пленок на экран звезды на пленке, если принять за центр точку на два дюйма левее розового огонька, ставшего заметно ярче, совпадают со звездами на экране. Он издал вопль, услышав который, все бросились к нему, в носовую часть корабля.

Это действительно было Солнце. Они смотрели на него, облизывали пересохшие от волнения губы, смотрели снова. Когда ты закупорен в бутылке, четыре года в звездных просторах могут показаться за сорок. Один за другим заходили они в кабину Кинрада и, ликуя, перечитывали висящий на стене плакатик:

ТРИ — СЧАСТЛИВОЕ ЧИСЛО!

Дух экипажа поднялся до небывалых высот. Дрожание и гудение корабля перестали казаться назойливыми — теперь они вселяли надежду.

Новое напряжение, совсем непохожее на то, что было раньше, скрутило в клубок их натянутые до предела нервы — слишком долго ждали они того, чему скоро предстояло свершиться. И наконец они услышали в приемнике чуть различимый голос Земли. Голос крепчал день ото дня — и вот он уже ревел из громкоговорителя, а передний иллюминатор закрыла половина планеты.

— С места, где я стою, я вижу океан лиц, обращенных к небу, — говорил диктор. — Не меньше полумиллиона людей собралось здесь в этот великий для человечества час. Теперь вы уже в любой момент можете услышать рев первого космического корабля, возвращающегося из полета к другой звезде. Нет слов, чтобы передать…

Хуже всего было сразу после приземления. Оглушительная музыка, гром приветствий. Рукопожатия, речи — и позирование перед фоторепортерами, кинохроникой, телеобъективами, перед бесчисленным множеством любительских кинокамер.

Наконец все позади. Кинрад попрощался с экипажем. Рука его ощутила по-медвежьи мощную хватку Нильсена, мягкое и сердечное рукопожатие Арама, робкое, застенчивое прикосновение Бертелли.

Глядя в его печальные глаза, Кинрад сказал:

— Ну, теперь они как волки набросятся на все данные, которые мы для них собрали. Надеюсь, вы кончили свою книгу?

— Какую книгу?

— Ну-ну, меня не проведешь, — и он многозначительно подмигнул. — Вы ведь были на должности психолога, не так ли?

Ответа он ждать не стал. Забрав бортовые записи, он отправился в Управление.

Ничуть не изменившийся за четыре года, Бэнкрофт грузно уселся за свой стол и с виновато-иронической улыбкой сказал:

— Ты видишь перед собой толстяка, который радуется повышению по службе и прибавке к жалованью.

— Поздравляю.

Кинрад свалил на стол свою ношу и тоже сел.

— И то и другое я с удовольствием отдал бы за молодость и приключения.

Бэнкрофт бросил полный жадного любопытства взгляд на принесенное Кинрадом и продолжал:

— У меня к тебе куча вопросов, но я знаю, что ответы запрятаны где-то среди этих страниц, а ты сейчас, наверное, спешишь домой.

— За мной должен прийти вертолет — если продерется через эту толкотню в воздухе. У меня есть еще минут двадцать.