Юрий Никитин - Человек, изменивший мир (Сборник)

Николай дождался момента, когда за столом началось взаимное братание, объяснения в дружбе и ув-в-важении, тихонько встал и стал пробираться к терему. Сердце учащенно колотилось. Бедная воинственная Моряна!.. Одна под стражей в темной комнате слушает пьяное ликование противника…

Моряна испуганно оглянулась на стук двери. Николай на ходу снял тяжелый пояс, с облегчением повесил его вместе с мечом на стену. Девушка следила за ним большими глазами, постепенно ее лицо принимало надменное выражение.

– Привет, – сказал Николай. – Извини, придется задержаться до темноты. Народ гуляет… Контролировать трудно. А экстремисты настроены решительно. Попросту прикончат тебя и скажут, что так и было.

Моряна презрительно фыркнула. Николай решительно предложил:

– Чаю хочешь? Извини, я хотел сказать: меду. С орехами!

– Подавись ты ими! – ответила она грубо.

– Не хотел бы я такую кобру в жены… Как говорит Аварис: яжи, смоки. И в самом деле, если дважды по семь лет?

Она презрительно хранила молчание. Николай подошел к окну, выглянул. Поинтересовался:

– Моряна, не довольно ли устраивать на меня эти… нападения?

Девушка ответила решительно:

– Я своего добьюсь.

Николай в растерянности прошелся по комнате, поинтересовался:

– Может, ты все еще выступаешь как сторонница культа Даны или Апии?.. Это у нас всего лишь недоразумение?

Она фыркнула:

– Дана, Апия… они сами постоят за себя. Мой бог – мое сердце! Только ему я подчиняюсь.

– Жаль, – ответил он мягко. – Я думал, мы могли бы остаться друзьями.

Она тряхнула головой:

– Друзьями? Ни за что!

– О господи, – вздохнул он.

Под руки попался музыкальный инструмент: кобза не кобза, бандура не бандура, но струны имеются, лады обозначены…

Моряна наблюдала с презрительной усмешкой, а он осторожно трогал струны, прислушивался, запоминал звучание, кое-где отпустил, басовую подтянул, подстроил остальные…

Его пальцы взяли пробные аккорды. Моряна удерживала блистательную надменность, хотя в глазах росло удивление. Николай настроил последнюю струну, начал потихоньку подбирать мелодии.

Ночь, горница, стены из чудовищно толстых бревен. Сумерки, что сгущаются по углам… Он тихонько напевал, не замечая, что голос становится громче и громче. Под окнами замерли шаги охранников. Николай переходил от песне к песне – вокруг жестокость, льется кровь, всюду культ меча, а здесь только любовь, ибо только песни о любви могут быть противовесом, противоядием, спасением, очищением…

Моряна сидела неподвижно. Сумерки подкрались незаметно, в горнице быстро сгущался мрак. Пора было зажечь свечи, но и гридень за дверьми заслушался, и сам Николай не мог оторваться от струн. Песни о любви, песни о любимых…

Наконец он опомнился:

– Ого! Извини, Моряна… Думаю, уже можешь уйти. Перепились, не до тебя. Бери доброго коня, не поминай лихом.

Моряна послушно поднялась. Глаза ее обшаривали лицо Николая.

– Коло, – выдохнула она. – Почему ты… почему никогда… так не делал?

– Ну… были причины.

– Коло, если бы так раньше! Это ж куда большее чародейство, чем превращаться в дракона!. Ты победил, Коло!

– Да ладно, чего там… Вот еще!.. Я не воевал с тобой!

– Ты победил, Коло. Ты пробил невидимым чародейским мечом мое сердце!.. Я чувствую в нем боль… но не хочу, чтобы боль утихала!

– Пройдет, – пробормотал он.

Ее глаза блеснули гневом:

– А я не хочу, чтобы прошло! Не смей вытаскивать меч из моего сердца!

Он отшатнулся:

– Ладно-ладно, успокойся!

Она подошла к окну, Николай подал знак гридню, что зачарованно стоял столбом во дворе, задрав голову к окнам, откуда только что лились колдовские заклинания нового волхва. Гридень сбегал к коновязи и вернулся опрометью, держа за узду белого жеребца.

Моряна оглянулась на Николая, глаза ее странно блеснули. Она помедлила, но Николай не двигался. Девушка вздохнула, замедленно взобралась на подоконник. Оттуда еще раз посмотрела на Николая…

В воздухе коротко блеснуло. Николай успел увидеть красную молнию, что выплеснулась у него из груди. На полдороге она ударила о точно такую же, разве что цветом понежнее, которая сверкнула из груди Моряны. В воздухе запахло озоном.

Николай ощутил странный щем в груди и сладкую боль в сердце. Хватая ртом воздух, как кистеперая рыба во время первого рейда по суше, он протянул руки к девушке…

В этот миг грянул гром, в горнице потемнело. Между Николаем и Моряной оказалась Тещща!.. Разъяренная, изрыгающая огонь и дым, в правой руке она держала короткое копье с широким лезвием, похожим на гигантскую бритву. Тещща похудела, глаза ввалились, зло сверкали из черных ям на сморщенном лице. Дышала она с хрипом.

– Твое дело победило, – прошипела она люто. – Но ты… останешься здесь!

Она коротко взмахнула копьем. Спасения не было: с трех шагов ни увернуться, ни промахнуться, а по замаху Николай успел понять, что ведающая Ведами не родилась сразу ведуньей…

Отточенное лезвие неслось ему в грудь, как вдруг мелькнуло легкое тело, рядом с Тещщей оказалась Моряна. Копье очутилось в ее руке.

– Матушка, – выдохнула она, – не надо…

– Это же враг! – взвизгнула Тещща. – У нас не будет другой возможности! Мы повергнуты, мы прячемся в норы… Убить его, убить!!!

Моряна сломала копье о колено и обломки швырнула в окно. Тещща изумленно смотрела на девушку, потом перевела ненавидящий взгляд на Николая:

– Околдовал девку, проклятый… Тьфу-тьфу! Сгинь, нечистая сила!

Полыхнул огонь, запахло серой, и Тещща исчезла. Моряна снова вспрыгнула на подоконник. Николай протянул к ней руки, но девушка теперь почему-то пугливо отводила глаза. Лицо у нее было виноватое и несчастное…

Через мгновение внизу радостно заржал жеребец. Часто постучали копыта и стихли, а в другое окно со двора еще громче донеслись удалые песни воинов, гостей и работников посольств, среди которых особенно громко звучали голоса представителей южных стран.

Николай высунул голову в окно, успел проводить легкую всадницу взглядом. Чародейский меч в сердце? Это она всадила свой меч ему в грудь и там оставила! Сладкая боль, щемящая боль, не утихай… А начнет утихать, он повернет рукоять, растравляя рану.

На необъятном дворе при свете факелов продолжалось пиршество. Обглоданные кости и туши кабанов сбрасывали под столы, где дрались за сахарные кости огромные псы, на скатертях появлялись новые жареные туши кабанов. В кубки лилось крепкое кипрское.

Оказывается, хитрый Чугайстырь не только наладил контрабанду, но и сам давил виноград в собственных давильнях…

Гремели песни. Сперва боевые, захватнические, потом пели про коней, ибо какой же скиф без верного друга – коня? «Распрягайте, хлопцы, коней…», «Ой, при лужку, при лужку…» Когда души размякли, пели про любовь, про ее последствия. И про страдания от любви, когда нас не любят…