Николай Соколов - Ариасвати

Немедленно же по избрании, Дивадара повелел мне, чтобы назавтра весь народ был собран в храмах для умилостивления гнева богини. Сила земли разнесла царскую волю по всем концам государства и на утро все храмы осветились ее светом, наполнились благоуханием дорогих курений и унылый народ собрался молиться об избавлении его от бед и горя, обрушившихся над всем государством. Я до того низко пал, что задумал воспользоваться этой торжественной минутой, чтобы привести в исполнение свой бесчестный замысел. Я хотел хоть только надругаться над Ариасвати: проткнуть ей уши и вдеть серьги, чтобы каждый видел, что она моя раба. Стоя на первосвященническом месте, я принес умилостивительную молитву и потом упав ниц, покрыл голову воскрылием ризы и устами богини возвестил народу, что для умилостивления необходимо, чтоб Ариасвати вступила в число жриц богини. Поднявшись, я видел, как бледную, растерянную Ариасвати поддерживали окружающие ее женщины. Но в это время я услышал позади себя шаги, и мужественный голос Дивадары произнес: "Отец жрецов, дозволь и мне, отцу народа, принести умилостивительную молитву на священном месте". Заметив, что я колебался уступить ему свое место, он продолжал тем же громким мужественным голосом: "Подобно предшественникам моим, как царь царей и отец народа, я имею право в годину народных бедствий, по закону, молиться на священном месте, на котором в обыкновенное время молится первосвященник. Не препятствуй же исполнению закона, ибо теперь я считаю долгом воспользоваться своим правом".

Закон и обычай были за него и потому я должен был уступить. Я сошел со своего места и он тотчас занял его. Стоя в двух шагах от него, я слушал, как громким и трогательным голосом он молил богиню умилостивиться над неповинными девами, над безгрешными младенцами, прося, чтобы гнев богини обратился на тех, кто лицемерием и обманом заставил богиню отвратить лицо свое от любимого народа. Я понимал, на кого намекал он, говоря о лицемерии и обмане, но я должен был молчать, затаив в себе гнев. По движению в храме, я понял, что народ был тронут молитвой своего избранника. Я надеялся однако, что эта молитва но будет иметь других последствий: я думал, что Дивадара но знает тайны этого места, хотя память мне подсказала, что тайна эта была известна Прадаксе и, как кажется, всем его предшественникам. Надежда меня обманула. Кончив свою молитву, он распростерся точно так же, как и я несколько минут тому назад, так же покрыл голову капюшоном, — и немедленно уста богини заговорили: "Сердце мое исполнено гневом только на тех лицемеров и обманщиков, которые, пользуясь народным несчастьем, преследуют свои корыстные цели, угождая только своему сластолюбию и любострастию. Если они не обуздают своих страстей и не откажутся от обманов, то я здесь же в храме, когда ты будешь стоять на этом священном месте, или же в сонном видении, назову тебе их имена для народного поругания и наказания. Но к народу моему сердце мое исполнено жалости, поэтому я уже не требую теперь, чтобы радость и утешение всего народа, кроткая Ариасвати, затворилась в храме моем, в качестве жрицы, ибо я прочитала в душе ее, что жертва эта ей не по силам, а я не хочу, чтобы кто-нибудь служил мне против своего желания. Одной только жертвы я требую от тебя, народ мой, чтобы избавить тебя от тяготящего на тебе бедствия. Внимайте все предстоящие во храме и разнесите глаголы уст моих по всем концам земли и пусть сила земли немедленно распространит их по всем концам государства: будьте умеренны в пище и питии, не вкушайте ни жирных мяс, ни сырых, не проваренных плодов, не наедайтесь до обременения желудка, не пейте студеной воды ни в полуденный зной, ни тогда, когда разгоритесь от работы и быстрого движения. Вот какой пост налагаю я на тебя, народ мой, во имя мое: кто любит меня и верует в меня, тот да соблюдает завет мой. А чтобы отличить верующих в меня от неверных, обвяжите плотно себе живот шерстяною тканью и не снимайте ее во все время, пока не прекратится гнев небесный: бледный мор, увидя эту шерстяную ткань, пройдет мимо верующего в меня и исполняющего завет мой и обратит ярость свою на неверного!"

Трудно описать гнев, который потрясал все мое тело, когда Дивадара устами богини разрушил мой план, который уже был близок к осуществлению. Я готов был всенародно объявить, что это говорит не богиня, но Дивадара. Но я не мог открыть народу тайну храма: меня связывала клятва, данная моему отцу, я боялся мести жрецов, меня пугала ярость народа, который наверное растерзал бы всех нас, если бы узнал, что устами богини говорят обманщики-жрецы. Поэтому я мог только ответить на слова Дивадары обычной формулой: "да будет воля богини". Но в душе я поклялся отомстить и Дивадаре и на зло всему овладеть Ариасвати. Поэтому, не теряя времени, я занял свое место и, простершись ниц, устами богини объявил, что, не требуя более, чтобы Ариасвати была жрицей храма, она желает в качестве испытания, чтобы Ариасвати провела в храме два дня и две ночи, а затем воротилась в мир. Я надеялся в это время исполнить свой замысел. Но Дивадара, как будто знал, что у меня на уме.

— Да будет воля богини, — отвечал он, преклоняясь. — Но пусть в эти два дня и две ночи дочери царей воздаются подобающие почести, пусть свита ее неотлучно ей служит и исполняет малейшие ее желания, пусть она не отходит от нее ни днем, ни ночью и пусть она бодрствует, охраняя сон и спокойствие царевны. Горе тому, кто не исполнит моего повеления!.."

. . . . . . . . . . . . . . . . .

"Это было страшное место. Факел тускло освещал обширную пещеру, наполненную синеватым туманом подземных испарений и дыма. Какой-то смутный шум и грохот доносился из глубины, порою, казалось, слышались удары молотов и свист мехов, раздувающих пламя подземного горна. Это было страшное место, достойное того демона, который овладел моей душою. По темным массам камней, свисающих со сводов, стекала вода, просачивающаяся из недоступных недр земли, и падала вниз тяжелыми, крупными каплями. Местами эти капли застывали на сводах в острые хрустальные иглы, сверкавшие зловещим блеском при красноватом свете факела. На полу пещеры капли собирались в каменистое ложе и черным ручьем изливались в неведомые глубины подземных пространств. Этот ручей был целью моего подземного странствования. Вода его имеет страшное свойство окаменять все живущее, будь то животное или растение. Зеленая ветка дерева, цветок благоухающего растения, погруженные в эти густые, черные волны, мгновенно каменели. Они сохраняли все краски, но благоухание и жизнь исчезали и рука уже ощущала в них холод камня и смерти. Щенки и козлята, которых я обливал водой из этого источника, мгновенно замирали и превращались в изваяния, сохранившие все черты и краски жизни, кроме самой жизни. Сначала я думал, что они умирали, что жизнь оставляла их, но потом, когда великое божество помогло мне сделать мое бессмертное открытие, я узнал, что жизнь в них только замирала, что дух жизни скрывался в них, как сладкое зерно в скорлупе кокоса. Десятки лет оставались они в своем окаменевшем состоянии, составляя украшение моей рабочей кельи, но едва я касался их своим чудесным эликсиром, как дыхание жизни возвращалось к ним, они снова бегали, лаяли, блеяли и просили пищи. Чтобы тщательнее проверить свое открытие, я приносил сюда детей и погружал их в темные волны ручья. Дни, месяцы, долгие годы малютки оставались в окаменелом состоянии, не подвластные закону постоянных изменений, в последовательной смене которого состоит жизнь всего живущего на земле. Их братья, рожденные после них, достигли преклонного возраста, дожидались внуков и правнуков, а они оставались все теми же младенцами, какими я безжалостно оторвал их от груди любящих матерей, чтобы принести в жертву суровому опыту, сулившему впереди бессмертие. Но дыхание жизни не покидало их. Все органы, составляющие его вместилище, оставались целы и нетронуты и оно только дремало, заключенное в своей недвижной коре, терпеливо ожидая поры и пробуждения. И я пробуждал это дыхание жизни: окаменевшие тела оживали и дети вырастали, становясь постепенно юношами, взрослыми мужами и стариками и пользовались всеми благами жизни, долгое время спустя после того, как внуки и правнуки их родных братьев исчезли с лица земли.