Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Ларец Марии Медичи

Действительно, не пройдет и четырех лет, как падет Бастилия…

Но как бы ни была бессильна потерявшая реальную власть над событиями монархия, скандального ареста в день Успения она могла бы избежать. Королева пошла на страшный риск, загнав в угол человека, разоблачения которого по меньшей мере были бы ей неприятны. Почему она все же так поступила?

Барон де Бретейль, начальник полиции, люто ненавидел Рогана, сменившего его когда-то на посту посла Франции при австрийском дворе. Надо сказать, что это была весьма успешная замена. Но тем более было у Бретейля оснований, чтобы превратить арест врага в грандиозный скандал. О, если бы королева по-прежнему находилась высоко, и брызги мирской грязи не достигали бы даже ее подошв, ничего не стоило бы тогда осадить ретивого полицейского! Но вот беда: королеве самой приходилось выкручиваться, вести себя так, чтобы ничтожный пройдоха Бретейль не заподозрил ее. Могла ли она в этих условиях сказать хоть слово в защиту Рогана? Королева — могла; слабая, запутавшаяся женщина — нет. Мария-Антуанетта сыграла жалкую роль слабой женщины. Более того, она позволила себе сделать самую низменную ставку. Ее поведение в кабинете было продиктовано не только смятением, не только страхом перед разоблачением, но и холодным расчетом. Она могла не опасаться отчаяния доведенного до крайности Рогана. В его интересах было молчать. Одно лишь слово об интимной связи с королевой было бы для него равносильно смертному приговору.

И он молчал. А события летели, как неуправляемая, теряющая колеса телега с обрыва.

18 августа арестовали в Баре госпожу де ла Мотт. У нее тоже оказалось предостаточно времени, чтобы сжечь письма кардинала, полные честолюбивого бреда и игривых, любовных вольностей.

На первом же допросе ла Мотт оговорила Калиостро. Она хорошо отомстила ему за то мнение, которое он составил себе о ней при первом знакомстве. Божественный Калиостро, как всегда, не ошибся, но его правота отдавала горечью.

Калиостро знал о сказочном ожерелье и даже, кажется, видел его у Бемера. Особый интерес, впрочем вполне понятный для непревзойденного знатока камней, он проявил к винно-красному алмазику. Говорили, будто он готов был купить ожерелье только из-за одного этого диковинного камня. Но ювелиры не решились продать наделавшее столько шуму в королевских семьях ожерелье загадочному иностранцу.

Впрочем, это были одни лишь слухи. Документально зафиксирован только оговор ла Мотт, которая показала, что виновником аферы с ожерельем был не кто иной как Калиостро. Еще она обвинила его в ереси и заговорщической деятельности. Знаменитый некромант, якобы получив от дьявола эликсир бессмертия, задумал погубить душу католического епископа — кардинала Рогана. Оный Калиостро выманил у Рогана фамильный епископский аметист — реликвию и святыню, принадлежавшую некогда епископу Азорскому кардиналу Гвидо Сантурино, которую предал тайным поруганиям на нечестивой черной мессе. Далее ла Мотт понесла совсем уже несусветную чепуху про каких-то бессмертных, оживших сожженных и про красный глаз во лбу медного идола, дающий будто бы силу читать мысли и видеть будущее.

Но иезуиты из Франции были изгнаны, а святейшая инквизиция упразднена. Что же касается вольнодумства и тайных наук, то кто этим теперь не занимается? Поговаривают, что и сам король не чужд алхимии. Поэтому такие обвинения в знаменитом деле Калиостро более не фигурировали. Зато все, что касается ожерелья, было тщательно занесено в протокол и передано лично Бретейлю.

Начальник полиции потребовал ареста Калиостро. Король вначале заколебался. Сеансы омоложения не были еще доведены до конца, а на расспросы его о философском эликсире, коим владели в этом мире всего три человека — Агасфер, Сен-Жермен и сам Калиостро, — граф отвечал пока очень уклончиво. Людовик заколебался и отказал Бретейлю. Но когда барон заговорил о чести королевы, слабовольный король сдался и уступил.

В тот же день Калиостро арестовали и препроводили в Бастилию, в ту же башню, где уже страдал Роган. Сверкающая судьба его была омрачена тенью. Очевидную клевету ла Мотт неправедный суд мог превратить в смертный приговор. Но граф Калиостро отдался в руки полиции с ясной и безмятежной улыбкой, словно не провидел для себя в грядущем никаких неприятностей. В камеру он вошел с кроткой улыбкой.

Париж ответил на известие об его аресте грозным ропотом. Кумир толпы, почти что новый мессия, брошен в узилище властью, разъедаемой коррупцией и развратом. От Бога ли эта власть?..

Достойно внимания, что граф ла Мотт, узнав об аресте жены, сам отдался в руки полиции. Но его почему-то оставили на свободе. Может быть, опасались твердого влияния этого решительного и мужественного человека на истеричную, склонную к видениям женщину? Благо он сам был когда-то жандармом и знает все полицейские штучки.

Скорее всего, Бретейль руководствовался именно этими соображениями, потому что сразу же после ареста ла Мотт подверглась интенсивному психологическому натиску. Коварные советы, которые давал ей якобы сочувствующий и верящий в ее личную невиновность следователь, преследовали двоякую цель: обелить королеву и погубить Рогана. Впрочем, двоякость эта была кажущейся, скорее следовало говорить о двух сторонах одной медали.

По своему обыкновению полиция хотела прикрыть скандальный арест дутым процессом, а замаранная власть безмолвствовала. Во избежание же нежелательных разоблачений узнице через комиссара Шенона дали понять, что если только она назовет одну особу — неприкосновенную! — то поплатится жизнью.

— У вас есть только одна возможность, — комиссар внезапно сменил запугивание дружеским советом, — свалить все на кардинала. Право, он не заслуживает, чтобы его щадили. Зачем вы его выгораживаете? Ведь он-то вас не пожалел. Во всем обвинил именно вас. Да и что ему оставалось делать? Он же тоже должен благоразумно избегать… тех же самых имен. Но вообще-то это ваше дело… Только имейте в виду, что у вас есть всего две возможности: либо обвинить кардинала, либо покорно позволить ему обвинять вас. Третьего не дано, графиня.

Комиссар действовал по испытанному полицейскому правилу, но он не лгал своей узнице. Кардинал действительно был поставлен в то же самое положение, что и ла Мотт. И, конечно, они стали давать показания друг против друга. В этом ключ всего процесса, которому суждено было пройти в полном мраке, ибо единственное имя, способное все разъяснить, не могло быть названо в зале суда.

Пока шло следствие, полиция не дремала. Дело разрасталось, как снежный ком, что было чревато опасными последствиями для самих его устроителей, но ситуация уже вышла из-под контроля. Как часто бывает в таких случаях, слепая стихийная сила управляла событиями, и никто не мог этому противостоять.