Харлан Эллисон - Все звуки страха (сборник)

А на каждом глазу по серебряному доллару.

Плата за переправу с Сыном Человеческим через Иордан.

Не вошел я туда. Даже не собирался. Слишком много вопросов. Кто-то мог бы и припомнить. Другие заблудшие овечки — это уж как пить дать. Так что я, прислонясь к косяку, стал дожидаться приватной беседы со стариной Йедом.

Службой особенно затрудняться не стали. Так, повыли для приличия. Потом закончили и медленно, гуськом потопали мимо гроба — и на выход. Пара-д ругая баб пали грудями ниц и попытались что-то засунуть в ящик. Догадываюсь что. Еще догадываюсь, что Йед с этим бы сделал. Я все стоял и ждал, пока публика очистит наконец помещение. Проповедник с парочкой братьев немного прибрали. Стулья, впрочем, решили до утра оставить. Потом погасили свет и свалили. Осталось только безмолвие — да сонмы теней. И свечи медленно источали воск. Я ждал долго. Для верности. Потом еще чуть-чуть приоткрыл дверь и стал было проходить.

Но тут же что-то стукнуло у входа — и я отскочил назад. А потом увидел, как растворилась дверь и высокая стройная женщина, миновав ряды стульев, направилась к открытому гробу. Лицо женщины скрывала вуаль.

Тогда-то мой мешок совсем и опустел. Подкладка горела синим пламенем. Еще минута — и женщина расслышала бы, как там грохочет. Эх, побрызгать бы туда хоть желудочным соком. Тогда бы я еще кое-как протянул. Пока не добрался бы до сорняков и воды. А так — просто пламя адово.

Лица под вуалью было не видно. Наконец женщина подошла к гробу и пристально-пристально уставилась на Йеда Паркмана. Потом рукой в перчатке коснулась мертвеца. Отдернула руку. Попробовала снова — и задержала ладонь над холодной плотью. Наконец медленно-медленно отвела вуаль поверх широкополой шляпки.

Тут я глубоко вдохнул и замер как столб. А женщина то — белая. И красивая. Нет, не просто красивая. Ослепительно красивая. Бог, надо думать, специально таких штампует — пусть остальные любуются. Я даже дыхание затаил. Кровь так бешено колотилась в висках, что стук мог спугнуть женщину.

Красавица все так же пристально разглядывала труп — а потом все так же медленно протянула к нему руку. Осторожно, ой как осторожно сняла монеты с мертвых глаз Йеда и положила к себе в сумочку. Опустила вуаль и вроде уже отвернулась. Но вдруг замерла. Потом опять повернулась к гробу, поцеловала кончики пальцев и коснулась ими холодных губ мертвеца.

Наконец резко повернулась и стремительно вышла из ризницы.

Я застыл как столб. Весь трясся. И глядел куда-то в пустоту.

Если с глаз мертвеца взяли монеты, значит, ему нечем будет заплатить за вход в Рай.

И эта белая женщина отправила старого Йедедию Паркмана прямиком в ад.

Я пошел за ней.

Эхма, не свались я по дороге, успел бы перехватить ее еще до поезда.

Не так уж далеко она утрюхала. Но трубы так разгорелись — хоть стой, хоть падай. Не ходок я уже был. Совсем без травы и сорняков удолбался. Раз такое уже бывало — в Сиэтле. И как только тогда успел выбраться из рентгеновской камеры, пока не врубили облучку? Сам не знаю. Помню, как вломился на больничную кухню и засадил в мешок пару банок кесарского салата. Разбавил бутылочкой минералки. И вылез на улицу этого вонючего Сиэтла трескучей зимой. Блин, чуть не околел.

Не успел я вспомнить Сиэтл, как брякнулся мордой в грязь метров за двести от денвильской станции. Копыта полетели куда-то наверх. Хрен моржовый! Хорошо хоть успел обернуться тьмой до того, как грохнулся. А то любая машина бы переехала. Не знаю, сколько я там лежал. Надо думать, недолго. Лежал там как кусок говна. А потом, будто какая рептилия, пополз на брюхе к полоске травы. Напихал, сколько мог — так, чтобы встать. Потом доковылял до станции и присосался к бившему из стены фонтанчику. Глотал и глотал. Глотал, блин. Наконец из окошка кассы высунулся дежурный. Косо, очень косо он на меня поглядывал. Глядел прямо на меня ~ тут тьмой уже не обернешься.

— Эй, тебе чего надо?

Лава, похоже, осела. Я понял, что на ход ноги уже набрал. Тогда подошел поближе к дежурному и забулькал:

— Тут вот какое дело… невеста, значит, у меня… мы… ну, поссорились, значит… так она куда-то сюда направилась… — Тут я поперхнулся. Козел внимательно меня разглядывал, но пасть не раскрывал.

— Мы, значит… знаете, мы через неделю пожениться собирались… а тут такое дело… накричал я на нее. Чертовски был бы благодарен… вы ее случайно не видели? Высокая такая девушка… вся-вся в черном… и с вуалью на лице. — Н-да. Слишком уж смахивало на описание Маты Хари.

Старик поковырял щетину.

— А-а, эта. Взяла билет до Кей-Си. Поезд уже отходит.

И только тут до меня дошло, что все это время я слышал тяжелое пыхтение паровоза. Но, если мешок у меня в порядке — тогда все ништяк. Я наклонился к прилавку.

Щупал, выслушивал, вынюхивал. А потом рванул за дверь. Поезд вот-вот отходил — груженый транспортный экспресс. Позади ревел дежурный:

— А билет? Эй, а билет?

— Возьму у проводника! — рявкнул я и выскочил на пассажирскую платформу. Поезд тронулся.

Распахнув дверь в вагон, я быстро пробежал глазами по рядам пульмановских сидений. Вот она. Уставилась в темень за окном. Направился я было к ней — но потом остановился и призадумался. Тут еще десятка два пассажиров. Нет, пока не время. Тогда я плюхнулся на свободное сиденье. Благо их в достатке оказалось. И только пыль заклубилась в воздухе.

Потом я потянулся к правому ботинку. Там, в носке, лежали двадцать долларов. Все мое богатство. Не в жилу мне, чтобы проводник явился и взял за жопу, как взяли Йеда Паркмана. Мой проезд будет оплачен.

А все делишки уладятся в Канзас-Сити.

Сдачу я сунул на место.

Девушка вошла в телефонную будку. Номер набирала не глядя. Я, понятное дело, ждал. Потом красавица вышла и встала у автобусного кольца. Вскоре подкатила машина, где уже сидели две бабы, и моя знакомая присоседилась. Я обернулся тьмой, открыл заднюю дверцу и проскользнул внутрь. Все обернулись, но ничего в роившихся позади тенях не разглядели. Водила тяжелый амбал — недовольно рыкнул:

— Чего еще за струйня?

Прыщавая дамочка посередке, чуть не смахнув об меня свой парик, потянулась и придавила кнопочку.

— Ветер, — пояснила она

— Какой на хрен ветер? — рявкнул амбал. Но дамочка не затруднила себя ответом. И правильно.

Всегда я любил Кей-Си. Славно по нему прокатиться.

Даже зимой. А вот баб я не терплю. Всех до единой.

Подкатили мы к самой границе Миссури — в направлении Вестона. Знавал я там разливуху. Круче тамошнего бурбона ничего не припомню. Амбал тормознул у большого дома. А кругом — невзрачные домишки. Трущоба как трущоба. Фонарь только на одном углу. Публичный дом, не иначе. Так и оказалось.