Вашингтон Ирвинг - И грянул гром… (Том 4-й дополнительный)

— Интеллигенты — они все такие, — сказал Джексон. — Но вы-то можете отделить ее, и вы находите…

— Я не нахожу в этом ничего такого, из-за чего стоило бы волноваться. Я в самом деле так думаю. Я хочу сказать, что если смотреть на вещи правильно, то собор — это всего лишь куча камней, а лее — скопление атомов. Почему же данный случай мы должны рассматривать по-другому? Я думаю, что на самом деле машек можно силически эликироватъ без всякого дерева. Что вы на это скажете?

— Я поражен, — сказал Джексон.

— Поймите меня правильно! Я не утверждаю, что это легко, естественно или хотя бы верно. Но все равно это же возможно, черт возьми! Ведь можно заменить его на кормную грейти, и все равно все получится! — Эрум замолчал и фыркнул от смеха. — Выглядеть вы будете глупо, но все равно у вас все получится.

— Очень интересно, — сказал Джексон.

— Боюсь, я несколько погорячился, — сказал Эрум, отирая пот со лба. — Я не очень громко говорил? Как вы думаете, мог меня кто-нибудь услышать?

— Конечно, нет. Все это было очень интересно. Сейчас я должен уйти, мистер Эрум, но завтра я вернусь, заполню анкету и куплю фабрику.

— Я придержу ее для вас. — Эрум поднялся и горячо пожал Джексону руку. — И еще я хочу вас поблагодарить. Нечасто удается поговорить так свободно и откровенно.

— Наша беседа была для меня очень поучительной, — сказал Джексон. Он вышел из кабинета Эрума и медленно зашагал к своему кораблю. Он был обеспокоен, огорчен и раздосадован. В здешнем языке все было почти совсем понятно, но это «почти» раздражало его. Как же это ему не удалось разобраться с этой силической эликацией мошек!

— Ничего, — сказал он себе. — Джексон, малыш, сегодня вечером ты все выяснишь, а потом вернешься туда и мигом покончишь с их анкетами. Так что, парень, не лезь из-за этого в бутылку.

Он это выяснит. Он просто-таки должен это выяснить, потому что он должен стать владельцем какой-нибудь собственности.

В этом заключалась вторая половина его работы.

4

На Земле многое изменилось с тех скверных старых времен, когда можно было открыто вести захватнические войны. Как гласили учебники истории, в те далекие времена правитель мог просто послать свои войска и захватить то, что он хотел. И если кто-нибудь из его соотечественников набирался смелости спросить его, почему ему этого хочется, правитель мог приказать отрубить ему голову, бросить в темницу или завязать в мешок и кинуть в море. И при всем этом он даже вины за собой не чувствовал, потому что он неизменно верил, что он прав, а они — нет.

Эта политика, суть которой определялась термином «d’toit de seigneur»,[23] была одной из самых ярких черт «laissez — faire capitalizm»[24] в атмосфере которого жили древние.

Но с медленной сменой веков неумолимо происходили и культурные перемены. В мир пришла новая этика; медленно, но верно впитало в себя человечество понятия честности и справедливости. Правителей стали выбирать голосованием, и они должны были руководствоваться желаниями своих избирателей. Справедливость, милосердие и сострадание завоевали человеческие умы. Эти принципы сделали людей лучше, и все дальше в прошлое уходил старый закон джунглей и звериная дикость, которые царили на Земле в те древние времена до реконструкции.

Те дни ушли навсегда. Теперь ни один правитель не мог ничего захватить просто так; избиратели ни за что не потерпели бы этого.

Теперь для захвата надо было иметь предлог.

К примеру, гражданин Земли, который совершенно законным и честным образом владеет собственностью на другой планете, срочно нуждается в военной помощи. Он запрашивает ее с Земли, чтобы защитить себя, свой дом, свои законные средства существования.

Но сначала надо эту собственность иметь. Он должен по-настоящему владеть ею, чтобы защитить себя от жалостливых конгрессменов и газетчиков, которые носятся с инопланетянами и всегда, стоит Земле прибрать к рукам другую планету, затевают расследование.

Обеспечить законное основание для захвата — вот для чего существовали специалисты по установлению контактов.

— Джексон, — сказал себе Джексон, — завтра ты получишь эту бромикановую фабричонку, и она станет твоей без всяких закавык. Слышишь, парень? Я это серьезно тебе говорю.

Назавтра незадолго до полудня Джексон вернулся в город. Нескольких часов напряженных занятий и долгой консультации со своим наставником хватило для того, чтобы он понял, в чем его ошибка.

Все было довольно просто. Он всего лишь немного поторопился, предположив, что в языке хон употребление корней имеет неизменный, крайне изолирующий характер. Исходя из уже известного, он думал, что для понимания языка важны только значение и порядок слов. Но это было не так. При дальнейшем исследовании Джексон обнаружил в языке хон некоторые неожиданные возможности: к примеру, аффиксацию и элементарную форму удвоения. Такая морфологическая непоследовательность была для него неожиданностью, поэтому вчера, когда он столкнулся с ее проявлениями, смысл речи стал ускользать от него.

Новые формы выучить было довольно легко. Но его беспокоило то, что они были совершенно нелогичны и их существование противоречило самому духу хона.

Ранее он вывел правило: одно слово имеет одну звуковую форму и одно значение. Но теперь он обнаружил восемнадцать важных исключений — сложных слов, построенных различными способами, и к каждому из них — ряд определяющих суффиксов. Для Джексона это было так же неожиданно, как если бы он натолкнулся в Антарктике на пальмовую рощу.

Он выучил эти восемнадцать исключений и подумал, что, когда он в конце концов вернется домой, он напишет об этом статью.

И на следующий день Джексон, ставший мудрее и осмотрительнее, твердым, размашистым шагом двинулся назад в город.

В кабинете Эрума он с легкостью заполнил правительственные анкеты. На тот первый вопрос, «элукировали ли вы когда-либо машек силически», он мог честно ответить «нет». Слово машка во множественном числе в своем основном значении соответствовало слову женщина в единственном числе. Это же слово, употребленное подобным же образом, но в единственном числе, означало бы бесплотное состояние женственности.

Слово эликация, конечно же, означало завершение половых отношений, если не употреблялось определяющее слово силически. Тогда это безобидное слово приобретало в данном контексте взрывоопасный смысл.