Михаил Савеличев - Догма кровоточащих душ

Ангел опустился на колени и приблизил лицо к стоящим неподвижно Сэцуке и Тэнри. Крылья распростерлись в стороны, почти скрыв небо, и в опустившейся тьме сияли лишь глаза макрибуна. Стальные пальцы рук вонзились в песок, ударив по одной из колоссальных башен, и та медленно начала крениться, издавая ужасающий скрип, рассыпаться, а порыв ветра извлек из ее ржавых труб последний предсмертный аккорд.

- Вы довольны? - спросил ангел, и голос его был неожиданно певуч и прекрасен. - Вы довольны миром, которому предстоит родиться?

- Он ужасен, - сказала Сэцуке.

Тэнри промолчал. Он внезапно понял, что ангел обращается только к Сэцуке. Она здесь главная гостья, а он, Тэнри, лишь ее почетный караул.

- Он ужасен, - повторила девочка, - потому что в нем нет ничего живого.

- Именно поэтому он так прекрасен, - возразил ангел. Накатывающийся прибой шумел, омывая его громадные пальцы и колени. Тусклая вода бежала по взрыхленному песку, прокладывая быстро оплывающие русла. - А жизнь... Почему бы вам не стать частью того, что вы называете жизнью? Остаться здесь, измениться и положить начало новому, совершенному человечеству?

Крылья ангела взмахнули, сошлись в вышине, открывая путь холодному свету солнца. И Тэнри увидел самого себя. Он был старше, гораздо старше, чем сейчас. И Сэцуке была взрослее. Они шли по берегу, держась за руки, иногда заходя вглубь воды, так что она доставала до бедер, то выбегая на песок.

- Почему ты тогда согласился, Сэцуке? - спрашивал взрослый Тэнри. - Тебе ведь никогда не нравился этот тезис?

Сэцуке смеялась.

- Зато мы здесь вместе! Наши дети заполнят механический мир дружбой, любовью, горем, печалью. Вдруг и в этом есть хоть какая-то надежда?

- Мы не сможем остаться такими, какими были, - говорил Тэнри. - Мы изменимся. Точнее, не мы, а наши потомки... Что, если и любовь у них станет механической? Что, если дружить они будут только так, как дружат шестеренки в машине?

- Я не понимаю тебя, Тэнри, - отвечала взрослая Сэцуке.

- Я сам себя не понимаю, - признавался Тэнри. - Но здесь даже нет смерти. Мы будем существовать вечно!

- Ты же знаешь, что смерть умерла, - улыбалась Сэцуке, но что-то злое появлялось в ее усмешке. - Она умерла очень давно. Или ты еще скучаешь по ней?

Взрослый Тэнри остановился. Взрослая Сэцуке смотрела на него. Что-то новое появилось в ее глазах. Она что-то знала, тайное, скрытое до поры. В ней была сила, и взрослый Тэнри ощущал ее. Он почувствовал, что руки налились тяжестью. Он посмотрел на ладони и ужаснулся. Тончайшая амальгама растекалась от кончиков пальцев, струилась к запястьям, уходила к плечам.

- Ты видишь это, Сэцуке?! - вскрикивает взрослый Тэнри. - Мы скоро сами станем мертвыми механизмами! Разве этого ты хотела?!

Видение исчезло.

И вновь тьма пала на окружающий мир.

- Нет! - крикнула Сэцуке. - Нет! Ты ничего не получишь от меня!

Ангел склонился еще ниже, его пасть распахнулась, открывая раскаленную бездну, наполненную бесконечным частоколом высоких стальных игл, на которых наколоты, словно бабочки, тысячи, тысячи, тысячи человеческих тел. Они были еще живы, они корчились в муках, а между наконечниками игл и нёбом ангела вспыхивали ослепительные молнии, гальванизируя нагие тела.

Стоны, крики, плач смешивались с оглушающим громом, кровь стекала по гладким бокам кольев, сливалась во множество рек и устремлялось в стальное горло механического ангела.

И тут Сэцуке увидела, как на одной из игл извивается Агатами, ее голова запрокинута, безумные глаза смотрят на бывшую подругу, а сухие губы шепчут:

- Помоги мне... помоги мне... помоги...

Сэцуке рванулась вперед, но Тэнри крепко удерживал ее. Сэцуке рвалась, билась, царапалась, но руки мальчика стальным кольцом охватывали ее.

- Нет, Сэцуке, нельзя, нельзя! - кричал Тэнри, а ангел смеялся.

20

- Как в добрые старые времена, - сказал Идзуми, оглядывая приборную панель.

- За исключением того, что теперь придется пилотировать консервную банку, - сказал Танаки и подключил наушники.

- Судьба причудлива, - согласился Идзуми и потер подбородок, на котором еще желтели застарелые синяки. - Хорошо, что мне еще челюсть не сломали.

- "Альбатрос", "Альбатрос", взлет разрешаю, - зашипел синтезированный голос. - Ваш коридор - "Ф", расчетное время выхода на цель - сорок три минуты.

- Вас понял, Центральный, коридор - "Ф", расчетное время - сорок три минуты. Начинаю разгон, - сказал Танаки.

- А как там наша милая Юри? - мечтательно спросил Идзуми. - Нам ее будет не хватать, кэп.

- Не отвлекайся, - строго сказал Танаки.

Обтекаемое тело скользнуло по взлетной полосе, мягко легло на плотную волну, бетонное поле резко ушло вниз, стоявшие рядами ракетоносцы сжались, превращаясь из гигантских машин в крошечных насекомых, а сверху наплывало золотистое сияние анима-коридора.

Машина набрала высоту и легла на курс. Глубоко внизу раскинулись серо-зеленые многоугольники городских пригородов, по царапинам дорог тянулись ряды машин. Если приглядеться, то можно было увидеть, как чуть впереди бежит треугольная тень ракетоносца.

- Кэп, а почему вы согласились? - спросил Идзуми.

- О чем ты? - спросил в свою очередь Танаки, хотя прекрасно понял - о чем. Вот об этом. И еще о ракетах, упрятанных в брюхе бомбардировщика и дожидающихся стартовой позиции.

- Вы знаете, - сказал Идзуми.

- Наверное, потому, что надо что-то делать. Я не хочу умирать.

- Вы эгоист, кэп, - усмехнулся Идзуми. - Но не мне вас упрекать. Я сам такой. Я люблю, когда вокруг люди, когда рядом Юри, когда вы что-нибудь бурчите. Я люблю мир.

На экране радара полз еще десяток зеленоватых точек. Несколько эшелонов ракетоносцев, выходящих на атаку.

- Тут даже ничего не надо делать, - продолжал трепаться Идзуми. - Сидишь себе, сложа руки, поплевываешь на приборы. Нет даже той самой главной кнопки!

- Какой кнопки?

- Бом-бо-ме-та-тель-ной, - по слогам сказал Идзуми. - Наше дело проследить за тем, чтобы машина вышла в расчетную точку, а дальше все делается само...

- Вот именно, - мрачно подтвердил Танаки.

- Люк открывается, ракета вылетает, расправляет крылья и...

- Помолчи, - попросил Танаки. Болтовня Идзуми раздражала, хотя дело, конечно, не в Идзуми. Дело в нем самом, бывшем капитане дирижабля, бывшем военнопленном, а теперь - командире стратегического бомбардировщика. Как там выразился Идзуми? Судьба причудлива.

Если снять гермошлем с наушниками, то воцарит оглушающая тишина. Как будто попадал в бездну безмолвия. Но что еще хуже - это твое абсолютное бессилие перед всемогущей машиной. Ты заключен в еще одну тюрьму, превратился в крошечное и не слишком важное звено между двумя всесокрушающими силами, которые могут легко отказаться от твоих услуг.