Cемен Слепынин - Фарсаны

От этого воспоминания Сане стало так больно, что он застонал. Собственная жизнь в гравитонном веке показалась ему не только никчемной, но и постыдной. Первобытный! Нелепый обломок прошлого!.. Его жизнь жалка и бессмысленна в этом мире, где все заняты своим делом.

Все ли? За эту мысль Саня поначалу ухватился, как утопающий за соломинку. Он вспомнил о так называемых “вечных туристах”… Не о тех, кто после упорных трудов и напряженных, творческих поисков ухолил в леса и луга или совершал турне по планетам Солнечной системы. “Вечными туристами” называли людей, ни к чему не прикипевших душой, работавших с прохладцей — лишь бы выполнить необременительный трудовой минимум. Много времени они проводили в развлечениях — путешествовали по континентам Земли, по городам Марса, Ганимеда, Венеры, охотились на искусственных зверей в густо разросшихся джунглях Луны. Таких людей было немного, и обузой для общества они не являлись, хотя частенько и становились мишенью юмористов и сатириков.

Саня знал: как выходец из далекой эпохи, он мог бы стать пожизненным, “вечным туристом”, не вызывая обидных усмешек. К нему отнеслись бы с пониманием. Но жить “просто так”, не отдавая себя людям? Жить впустую?.. Этого Саня и представить не мог. “Вечный” туризм представился ему засасывающей дырой, черной ямой… Так где же выход?

На другой день после завтрака Саня сказал:

— Слетаю в “Хронос”.

— Конечно! — согласился Иван. — Посидишь у хроноэкрана, развлечешься.

Для сотрудников “Хроноса” Саня всегда был желанным гостем. Посидев у хроноэкрана, понаблюдав за жизнью в ареале, за перелетами птиц и поведением зверей, он обычно прилетал домой к обеду или вечером.

Но в этот вечер в кабинете Яснова из видеооблака возник Октавиан и спросил:

— А где наш питомец? Что-то давно его не видно.

— Как? — удивился Иван. — Он не был у вас? Но ведь он полетел в “Хронос”!

— Его охватило беспокойство.

Не вернулся Саня и на другой день. Неужели опять сбежал? Объявлять розыск было неловко — не мальчик, семнадцать уже парню. А если что-то случилось?

Подождав до полудня, Яснов обратился в Спасательную службу. Попросил начать поиски.

“Полонез”

Ожидая сообщений от поисковых групп, Иван не находил себе места. Бесцельно бродил по саду. Прохладный сентябрьский ветер гнал по земле опавшие листья. “В ареале сейчас все наоборот, — подумал Иван. — По натуральному времени начинается весна”.

Мысль об ареале вызвала почему-то тревожные предчувствия, и он повернул к дому. Зашел в Санину комнату. Она казалась пустой и холодной, несмотря на то, что увлекшийся Афанасий развел в камине слишком жаркий огонь.

Иван поднялся в мастерскую и от неожиданности становился у порога. Рядом с картинами, вернувшимися с выставки, он увидел… давно уничтоженное полотно “Свет и тьма”. Мистика!

— Откуда это? — спросил Иван у кибера.

— Это я! — Афанасий хвастливо ткнул себя пальцем в грудь. — Я видел, как Саня собирался и долго не решался смыть краски. И я раздобыл редкий аппарат — нейтронный молекулятор. С его помощью можно до последнего атома скопировать любую вещь.

— И ты успел снять молекулярную копию? Ай да молодчина!

— Здесь еще одна картина, — сказал польщенный Афанасий. — Саня никого к ней не подпускал. Но я все же заглянул… Красиво! Показать?

Кибер притронулся к стене — и дымчатый бархат покрывала заструился, поднялся вверх и растворился в потолке. Большое полотно открылось глазам Ивана.

Холмик на переднем плане, поросший овсюгом и клевером, был как будто знаком. Совсем недавно они с Саней отдыхали здесь, в тени редких берез, а за холмом парил в небе причудливый городпарусник. На картине города не было, но почему-то ясно угадывалось, что он там, за спиной. А впереди распахивалась странная, волнующая бесконечность. Современная среднерусская лесостепь как-то незаметно и плавно, окутываясь сиреневой дымкой, переходила в древнюю саванну с густыми травами и одинокими раскидистыми деревьями. Словно вся история открывалась перед Иваном, словно он видел мир глазами людей всех времен сразу. Связь времен подчеркивалась рекой, текущей из сиреневой дали, будто из глубины веков. Как и всякий художник, Саня запечатлел, конечно, всего лишь один миг. Но в этом миге ощущалось дыхание вечности.

— Удивительно, — шептал Иван, то отходя от полотна, то приближаясь.

Но дальше его ждали вещи еще более удивительные. Сначала все на картине — травы, деревья, сам воздух — выглядело застывшим в немой печали. Но чем больше Иван всматривался, тем больше казалось, что пейзаж что-то говорит, шепчет. Это ощущение исходило от шумящих трав и листьев, от таинственных перепадов света, от жаворонка. Сам он на картине не был виден. Но так и чудилось, что он висит в небе и сплетает серебристые узоры своих песен. И еще река… Ее ритмично чередующиеся извивы, усиливая впечатление бесконечности, напоминали грустно протяжную песню о чем-то безвозвратно утерянном, оставшемся там, в глубине тысячелетий — в этой повитой синью дали.

Иван встряхнул головой, пытаясь избавиться от слухового наваждения. Потом закрыл глаза и попытался трезво рассуждать. Да, своей необычностью и совершенством картина Сани создавала сильный и своеобразный эмоциональный настрой, воздействовала одновременно на центры зрительные и слуховые. Видимо, так. Но что же ему послышалось? Один из старинных вальсов?

Иван открыл глаза. И снова перед ним все заискрилось, наполнилось шелестом трав, напевами реки, музыкой степей. Нет, это не вальс… Тут что-то более глубокое и нежное, трогающее до глубины души, до слез. Но что?

И вдруг взгляд Ивана упал в затененный угол картины, где светилась подпись-намек, подпись-подсказка: “Полонез”.

Верно! Как он мог забыть? В старину полонезы писали Чайковский, Шопен и многие другие. Но здесь слышался единственный в своем роде полонез, уже не одну сотню лет тревожащий души людей, — “Полонез” Огинского.

Иван глядел на картину и слышал бессмертную мелодию — невыразимо грустную и в то же время будто пронизанную солнцем и светлыми чувствами. В ней вылилась душа художника. В ней было все, что тревожило Саню: и тоска по утраченной родине, и радость приятия нового, и благоговение перед жизнью, и снова печаль.

— Или я совсем ничего не понимаю в искусстве, или это…

— Красиво! — торжественно возвестил Афанасий, закончив начатую Иваном фразу. При этом слуга поднял вверх указательный палец.

— Помалкивай, знаток, — оборвал его Иван и бросился вниз.