Дмитрий Колосов - Воин

Акрагантянин и спартиат вежливо улыбнулись друг другу, затем юноша посторонился, позволяя Евриту войти, и задвинул крепкий засов. За стеной оказался сад, точнее роща, а уж если быть совсем точным — неухоженный мрачноватый лес, где бок о бок росли сосны, платаны и любимые Зевсом кряжистые дубы.

Ведя на поводу лошадь, Еврит последовал за провожатым по едва заметной тропинке, выведшей путников к огромному дому. Еврит прежде полагал, что жилище мудреца, бегущего от суетного мира, должно быть убогим и мрачным, подобно пещере, однако дом Эмпедокла являл полную противоположность его представлениям. Огромный и напоенный светом, по размерам своим он напоминал скорее жилище богатого аристократа, по роскоши не уступал царскому дворцу. Достаточно сказать, что фасад строения украшала причудливая мозаика по крайней мере из девяти сортов мрамора, а окна были забраны не слюдой или рыбьими пузырями, а пластинами блестящего горного хрусталя, отшлифованными до зеркального блеска. Подобная роскошь была не по карману самым богатым государям.

— Обожди меня здесь, — сказал Павсаний гостю, когда они подошли к украшенному барельефами крыльцу. — Я сообщу мудрецу о тебе. Пока можешь стреножить свою лошадь и пустить ее пастись на лужайке.

Еврит кивнул. Он проследил за тем, как его проводник скрылся в доме, позволил себе еще немного поглазеть на диковинное строение и занялся своим жеребцом. В последнее время ему пришлось немало попутешествовать на лошади ион поневоле смирился с этим не очень удобным способом передвижения, однако седлать или стреноживать коня молодой спартиат еще толком не научился. Конь недовольно фыркал, когда Еврит путал его передние ноги кожаным ремешком и даже пару раз сделал вид, что хочет укусить всадника. Едва Еврит справился с этим нелегким делом, как из дома появился его проводник.

— Мудрец просит тебя войти в его дом.

Отчего-то слегка волнуясь, Еврит поднялся по небольшой каменной лестнице и очутился в жилище знаменитого философа. Внутреннее убранство дома еще более противоречило представлениям Еврита о жизни философа. Повсюду стояли прекрасные статуи, драгоценные вазы, мраморный пол был покрыт огромным пушистым ковром, необычайно изящной, украшенной самоцветами мебели мог позавидовать любой восточный владыка. Спартиату, привыкшему к безыскусной простоте, подобное великолепие напоминало волшебную сказку о древних варварских королевствах, однажды рассказанную царем Леонидом. Верно он застрял бы в этой зале с открытым ртом надолго, если б Павсаний не взял его за руку и не повлек по лестнице наверх, где находился кабинет мудреца.

Если дом мало напоминал деревянную бочку, то хозяин его походил на философа еще в меньшей степени. Еврит сначала ошарашенно пробежал глазами по изысканной одежде — пурпурному жреческому хитону, наброшенному поверх него голубому плащу, сандалиям из посеребренной телячьей кожи. Затем взгляд спартиата надолго задержался на лице хозяина. Право, такие лица можно было встретить нечасто. Подобно другим сицилийцам, Эмпедокл носил небольшую бородку, смягчавшую очертания волевого подбородка. Собравшиеся над переносицей глубокие складки свидетельствовали о том, что он прожил долгую и очень непростую жизнь. Глаза философа были бездонно-голубыми. Евриту показалось, что он уже где-то видел такие же, столь несвойственные для эллинов, глаза. Он задумался и в тот же миг вспомнил. Голубые глаза были у царя Леонида, только у того они были наполнены яростной отвагой. Глаза Эмпедокла светились мудростью и чуть усталой грустью. Так смотрят люди, прожившие долгий век.

Философ также изучал гостя, затем заговорил. Голос у него был бархатный и в то же время гулкий, как у человека, умеющего и привыкшего выступать перед толпой.

— Что ты должен передать мне?

Еврит молча засунул руку за пазуху и извлек оттуда свернутый в трубку пергамент. Вручая ему это послание, Леонид сказал:

— Оно не должно попасть в чужие руки. Вполне возможно, что за ним будут охотиться. Потому я избрал для этой миссии тебя, так как трудно найти бойца, который смог бы совладать с тобой. Но если вдруг возникнет серьезная опасность, уничтожь послание любым способом. Когда будешь отдавать его, убедись, что имеешь дело именно с философом Эмпедоклом. Он даст тебе знак. — И царь показал какой знак должен дать философ из Акраганта посланцу.

Поэтому, когда хозяин протянул руку за письмом, Еврит не пошевелился. Эмпедокл недоумевающе посмотрел на него, после чего рассмеялся.

— Ах да, конечно! Вечно наш царь играет в эти дурацкие игры в стиле приснопамятного номарха! О, разум, как же это… — философ наморщил лоб, размышляя. — Вспомнил!

Эмпедокл хлопнул в ладоши, улыбнулся так, чтобы было видно десны, провел правой ладонью по лбу, а левую приложил к сердцу, после чего сцепил пальцы, предварительно вытянув руки перед собой.

Это точь-в-точь соответствовало тому, что показал Евриту царь Леонид. Более не сомневаясь, спартиат протянул письмо хозяину дома. Тот развернул пергамент и быстро пробежал по нему глазами.

— Дела!

С этими словами Эмпедокл поднес послание к чудесным образом вспыхнувшей свече. Телячья кожа съежилась, затрещала и занялась ярким пламенем. Удостоверившись, что от пергамента не осталось даже крохотного кусочка, Эмпедокл бросил пепел в стоявшую на столе вазу и тщательно растер его бронзовым пестиком, который используют лекари для изготовления лечебных порошков. Затем он обратил свой взор на Еврита.

— Мне надо написать ответное послание. Я предлагаю тебе быть эту ночь моим гостем. Пока я занимаюсь с письмом, можешь помочь Павсанию приготовить трапезу. — На лице Эмпедокла промелькнула усмешка. — Если сумеешь, конечно.

Еврит кивнул головой в знак согласия, про себя слегка оскорбившись. Какой же он спартиат, если не умеет приготовить трапезу. Не говоря более ни слова из опасения показаться болтливым, Еврит вышел из кабинета и отправился вслед за поджидавшим его на лестнице Павсанием. Аркагантянин убедился, что громадный, закованный в бронзовую броню парень, именно тот, кого с нетерпением ждал мудрец и стал гораздо приветливее. Он провел Еврита в небольшую пристройку, где готовилась пища. Здесь спартиат понял, что означала усмешка, промелькнувшая на лице философа. Судя по громадному количеству мисок, блюд и амфор их ожидала не скромная вечерняя трапеза, а настоящий пир. Видно, Эмпедокл и к еде относился не слишком по-философски, или, как открыто признался Павсаний:

— Учитель любит поесть.

Этим вечером в желудке философа Эмпедокла должны были исчезнуть полтора десятка блюд, которых хватило бы, чтобы насытить целую эномотию[116] голодных спартиатов. Чего здесь только не было! На золоченом блюде истекала соком печень дикой косули, приготовленная в красном вине с фисташками. Рядом пристроились уложенные бок о бок десять диких голубей, отваренных в молоке. Перед тем как подавать на стол, их следовало начинить зеленью и слегка обжарить. За голубями лежала огромная чешуйчатая рыба, которую привезли с Понта. Ее надлежало нашпиговать маслинами и запечь в тесте. Остальные блюда были не столь изысканны, но могли составить честь любому пиршественному столу.