Клиффорд Саймак - Миры Клиффорда Саймака. Книга 13

Дженкинс повернул обратно. И в ту же минуту высоко над головой треснул потолок. Трещина со скрежетом и скрипом побежала вперед.

Дженкинс вынырнул из дыры и очутился на лугу. За спиной с грохотом обвалилась часть крыши. Он обернулся и увидал, как здание, расползаясь по швам, рушится вниз, как падают обломки на мертвые муравейники, погребая под собой изображения человеческой ноги, венчавшие холмики.

Он медленно побрел через луг наверх, к дому Вебстеров. Добравшись до внутреннего дворика, он заметил, что разрушение муравьиного здания ненадолго приостановилось. Большая часть стены уже обвалилась, огромная дыра зияла в Здании, ранее защищенном стеной.

Этот обычный осенний день, подумалось Дженкинсу, знаменует собой начало конца. Он был свидетелем того, как зарождалась цивилизация, а теперь он наблюдает ее конец. И снова он задал себе вопрос: как же долго она просуществовала? И снова пожалел, но как-то вяло, вскользь, о том, что перестал вести счет времени.

Люди ушли, и псы ушли, и все роботы, кроме него, тоже. А теперь и муравьи ушли. Все покинули Землю, кроме одного неуклюжего старика-робота и маленьких луговых мышек. Может, рыба еще осталась и прочие морские твари? Разум, подумал Дженкинс. Разум давался с трудом и существовал недолго. Придет день, подумал Дженкинс, и новый разум может возникнуть из моря. Но в глубине души он в это не верил.

Муравьи сами себя замуровали. Их мир был закрытым миром. Может, поэтому они потерпели крах — потому что им не осталось куда идти? Или их мир был закрытым с самого начала? Муравьи появились на Земле в юрский период, 180 миллионов лет назад, если не раньше. За миллионы лет до появления первобытных предков человека муравьи уже установили определенный общественный порядок. И на этом остановились. То ли их вполне удовлетворял их образ жизни, то ли они неспособны были к развитию? Муравьи обеспечили себе безопасность — и этого им явно хватало и тогда, в юрский период, и миллионы лет спустя. Купол Джо обеспечил муравьям более надежную защиту и позволил им направить усилия на дальнейшее развитие, если, конечно, у них достало бы на это способностей. Способностей-то у них хватило, сказал себе Дженкинс, но старая идея безопасности по-прежнему доминировала. Муравьи оказались не в силах ее перебороть. А может, они и не пробовали с ней бороться и не считали, что должны сбросить ее бремя со своих плеч? Уж не эта ли старая привычная безопасность их и сгубила?

С гулким треском, эхом прокатившимся до самого горизонта, обвалилась еще одна секция крыши.

Интересно, подумал Дженкинс, к чему могли стремиться муравьи? Ну, обеспечить безопасность, а еще? Может быть, накопить запасы? Заграбастать все земные ценности и припрятать на черный день? В принципе, это другая сторона фетиша безопасности. Нечто вроде религии, что ли, — изображения пинающей ноги, водруженные на муравейники, вполне могли быть религиозными символами. И опять все та же безопасность: обеспечение безопасности муравьиной души. Покорение космического пространства? Но муравьи, похоже, покорили его: для таких малюсеньких существ шар земной — настоящая Галактика. Они завоевали ее, не подозревая, что за ее пределами лежит еще более безбрежная Галактика. Но даже покорение пространства может быть еще одним средством достижения безопасности.

Да нет, все это чепуха. Он приписывает муравьям человеческий образ мышления и тем самым, наверное, многое упрощает. Не исключено, что муравьиное сознание имеет свою, самобытную закваску, непостижимую направленность и неизвестный этический кодекс, который никогда не был частью — или не мог быть частью — человеческого сознания.

Размышляя об этом, Дженкинс с ужасом понял, что, рисуя портрет муравья, он нарисовал портрет человека.

Он подошел к креслу и уселся, устремив взгляд за луг, к муравьиному Зданию. Здание продолжало валиться внутрь самого себя.

Но человек, вспомнил Дженкинс, оставил после себя кое-что. Псов оставил, и роботов тоже. А что оставили после себя муравьи? На первый взгляд вроде бы ничего — хотя как знать?

Человеку этого знать не дано, сказал себе Дженкинс, и роботу не дано, ибо робот тоже человек, пусть не из крови и плоти, но во всех других отношениях. Муравьи создали свою социальную структуру в юрский период или раньше и существовали в ее рамках миллионы лет… Возможно, именно в этом кроется причина их неудачи — они были слишком связаны своей структурой, впечатаны в нее так жестко, что не могли от нее освободиться.

А сам я? — спросил себя Дженкинс. Как насчет меня самого? Я так же неотделим от социальной структуры человечества, как муравьи от муравейника. Конечно, он, Дженкинс, прожил меньше миллиона лет, но все равно прожил долго, слишком долго — если не в самом человеческом обществе, то в воспоминаниях о нем. И жил он так долго благодаря тому, что воспоминания о прошлом давали ему чувство безопасности.

Он сидел не шевелясь, пораженный этой мыслью, — вернее, тем фактом, что позволил себе такую мысль.

— Никогда нам не познать, — сказал он вслух. — Никогда не познать самих себя.

Он откинулся на спинку кресла и подумал о том, насколько нетипично для робота такое занятие — сидеть в кресле. Раньше он никогда не сидел. Видно, человеческое начало в нем дает себя знать. Он прислонил голову к мягкой спинке и опустил оптические фильтры, чтобы не видеть света. Заснуть, подумал он. Интересно, как себя чувствуешь во сне? А может, робот в муравьином Здании… Да нет, робот был мертв, он не спал. Все пошло наперекосяк, сказал себе Дженкинс. Роботы не спят и не умирают.

До него доносились звуки рушащегося Здания, осенний ветерок шуршал на лугу травой. Дженкинс напрягся, чтобы услышать, как бегают по туннелям мышки, но они затаились. Притихли и выжидали. Он чувствовал, как они замерли в ожидании, инстинктивно подозревая что-то неладное.

И тут до него донесся совершенно чуждый, новый звук — тихий свист, неслыханный, непривычный.

Дженкинс открыл фильтры, резко выпрямил спину и увидел прямо перед собой корабль, приземляющийся на лугу.

Мыши засуетились, забегали, напуганные до смерти, а корабль легко, словно перышко, уселся на траву.

Дженкинс вскочил, направил на корабль все свои органы чувств, но не смог проникнуть сквозь обшивку, как раньше не мог проникнуть в муравьиное Здание, пока оно не начало разрушаться.

Он стоял во внутреннем дворике, совершенно выбитый из колеи появлением корабля. Неудивительно, что это потрясло его так сильно, ведь на Земле давно уже не случалось ничего неожиданного. Дни сливались в один бесконечный день — дни, годы, века, такие однообразные, что различить их не было никакой возможности. Время неспешно катило вперед, подобное полноводной реке без порогов. А сегодня вдруг обвалилось муравьиное Здание и приземлился корабль.